Ах, закономерности, поразительные закономерности, что, кажется, диктовали историю этого городка! Я невольно восхищался закономерностями, сидя в комнате на втором этаже, слушая Айкена — ожидая, когда он произнесет очевидное и логичное. Он смолчал, поэтому высказался я.
— Может, Кёрк был вашим братом, — сказал я. В тишине едкий запах вдруг словно усилился.
— Вы ему сказали? — спросил я.
И снова он долго-долго молчал. Потом:
— Нет, — ответил он. — Я тогда не мог ему сказать, если бы и захотел. До смерти Кёрка я даже не знал, что бородатый пленник был любовником моей матери. Доктор Рэнкин мне сообщил уже потом — об этом и о том, что Александр бесплоден. Я всегда считал, что пленников убили в отместку за гибель наших мужчин на мосту через реку Морд.
— А Анна? Она знала?
— Нет, она понятия не имела. А теперь, раз доктор Рэнкин умер, вы, Максвелл, единственный, не считая меня, живой человек, которому известен этот кусочек тайны.
Я хотел убедиться, что все правильно понял:
— То есть, по сути, Александр Айкен помог убить вашего настоящего отца?
Он расхаживал вдоль кушетки и смотрел в окно, спиной ко мне.
— С моей точки зрения, Александр Айкен — единственный отец, какой у меня был. Я любил его, что бы он ни сделал, и я чту его память. — Голос его был тих, но говорил он ясно и абсолютно убежденно.
В этот момент нашу беседу прервал солдат.
Я возвращался к баракам, и мысли бурлили в мозгу, точно рыбий косяк не мелководье. Я пытался рассуждать разумно, детально обдумать услышанное. Но думать не получалось: я знал много, но недостаточно; то я был уверен, то впадал в замешательство. Из тугого узла обстоятельств я только-только начал выпутывать многие нити, что связывали прошлое и настоящее. Но стольких не доставало, чтобы вытянуть тайны Каррика из сумрака на свет.
Я твердо решил в следующую встречу попросить Айкена рассказать о вандализме, убийстве Свейнстона и смерти Кёрка. И, главное, я спрошу его об отравлении жителей Каррика. Друзья Айкена и не пытались отрицать его вину; и, в конце концов, он единственный из горожан оказался неподвластен яду.
Но я не желал верить, что Айкен убийца. Быть может, он ни в чем не виноват. Я хотел, чтобы он убедил меня в полной своей невиновности.
Я бросил об этом думать. Предпочел поразмыслить об удивительном стечении обстоятельств, которое привело Айкена к открытию, что Кёрк, возможно, его брат. Я так хотел, чтобы комиссар Блэр очутился здесь; мне не терпелось рассказать ему, что я выяснил, каким хитроумным подмастерьем я оказался. И попросить его, пожалуйста, пожалуйста объяснить мне, что все это значит.
В тот день со мной случилось нечто стоящее упоминания, ибо оно показывает, в каком состоянии духа я пребывал.
Это было около двух часов дня; ветер и дождь поутихли. Я долго сидел у себя над заметками, размышляя о тайнах Каррика; мне требовалось выпустить пар, и я решил взойти на Утес. Часовой у ворот посоветовал мне быть осторожнее. Показал на туманные ленты в лощинах среди холмов.
— Не беспокойтесь, — ответил я. — Скоро вернусь.
Как выяснилось, восхождение оказалось не столько восхождением, сколько напряженной прогулкой вверх по очень крутому склону. Я шел долго и добрался до вершины в половине четвертого; туман, однако, явно сгустился. Я дал себе пару минут оглядеться.
Вот оно, значит, излюбленное место Айкена. Как прекрасен казался отсюда мир. Гребни трех других холмов разрывали туман, словно дельфиньи плавники. Я разглядел — или, может, мне это лишь почудилось, — глыбу Монолита на северо-западе и ручейки, что петляли по болотам. Кое-где на склонах Утеса я замечал овец, но красок — никаких. Так, должно быть, видят мир дальтоники, думал я.
Я хотел бы здесь задержаться, но до сумерек едва оставался час — самое время последовать вниз за каракулями тропы, пока туман не обратился в осязаемую темень.
И я зашагал вниз. Твердь под ногами была по большей части тверда, но порой всасывала мои ботинки и отрыгивала древнюю вонь.
Ниже, на границе болот, две птицы закружили надо мною, жадно таращась. Я кричал и махал руками над головой, пока птицы не улетели. Я понятия не имел, те ли это птицы, что имеют свойство нападать. Сказать по правде, я не знал, как они называются. Но вообще-то я не боялся; был в этом некий соблазн — очутиться в безымянности, в свете, коий практически темен.
Я сильно торопился; я знал, что до гравийной дороги недалеко. А до бараков затем — всего полмили, безопасные даже во тьме и тумане.
И тут я что-то услышал за спиной, замер и прислушался. Казалось, что-то грохочет, словно тяжелые ритмичные шаги по тропинке.
— Кто здесь? — окликнул я.
Грохот прекратился, отдавшись легким эхом.
Я пошел дальше, еще быстрее. Я старался не пугаться. Может, зверь какой в тумане. Но как же хрупок здравый смысл средь холмов.
Я все шел, шел, пока ботинки мои не заскрипели наконец по гравию, и я словно перешагнул границу между мирами. Я оглянулся на тропинку. Оттуда больше не доносилось ни звука. Но что это — силуэт? Или просто темное пятно в папоротниках? Или впадина в болотах?
— Кто здесь? — позвал его я.
Оно не двинулось и не ответило, а меня не тянуло возвратиться и посмотреть. Я развернулся, потрусил по дороге и через пять минут добрался до бараков.
Часовой увидел, как я выступаю из темноты.
— Это вы? — Голос его напряженно подрагивал.
— Да, это я. Максвелл.
Клин света от лампочки над воротами доказал ему, что это и впрямь я. Часовой опустил винтовку.
— Там наверху все в порядке?
— Да, все нормально.
— По-моему, я слышал шум.
— Шум? Какой шум?
— Как будто барабан грохотал.
Я вошел в ворота. Над дверьми бараков светились зарешеченные лампочки. За одной дверью я расслышал музыку по радио, за другой — низкие голоса. Занавески на окне комиссара Блэра были раздвинуты, но свет не горел.
Когда я добрался к себе, меня трясло. Быть может, на миг я узрел нечто ужасное, то, чего не хочу знать: красота ломка и ненадежна, но власть ужаса и тьмы мощна и вечна. Я налил себе скотча из бутылки на крайний случай и осушил стакан залпом. Вошел в крошечную ванную, наполнил раковину горячей водой. Закатал рукава и опустил руки в воду. И хотя алкоголь и горячая вода согрели мое тело, я еще долго трясся.
В ту ночь я спал дурно. Около полуночи ветер опять завыл, и доски барака застонали, точно судно в штормовом Северном море. Я задремывал и просыпался и был рад, когда свет зари коснулся моего окна, хоть и был этот свет уныл и сер.
После утреннего кофе с тостом в столовой я отправился в Каррик. Часовые на посту у Аптеки ожидали меня.
