– Я никак не ожидал, что вы все еще считаете себя моей пациенткой. Вам давно следовало лечь в больницу, там вам окажут соответствующую помощь. Я не могу вести прием больных по телефону.
– Мне надо от вас совсем немного, – сказала я. – От диконала у меня начались галлюцинации. Нельзя ли назначить что-нибудь другое?
– А я говорю вам, что заочно лечить не стану. И никто из моих коллег не станет.
Я долго молчала, и он, должно быть, поду мал, что нас разъединили. По правде говоря, я колебалась. Ты понимаешь? Мне хотелось сказать: я устала, до смерти устала. In manus tuas[29]: возьмите меня в свои руки, позаботьтесь обо мне или, если это невозможно, сделайте то, что делают в таких случаях.
– Позвольте задать только один вопрос, – сказала я. – Эти симптомы – они бывают и у других?
– Пациенты реагируют на лекарства по-разному. Вполне возможно, что ваши симптомы вызваны диконалом.
– Тогда, если вы вдруг передумаете, будьте так добры, позвоните в аптеку «Авалон» на Милл-стрит и продиктуйте им другой рецепт. Я не обманываюсь насчет своего состояния, доктор. Мне нужно не лечение, а только избавление от боли.
– А если вы передумаете, миссис Каррен, и захотите явиться ко мне на прием, днем или, ночью, вам достаточно поднять телефонную трубку.
Через час раздался звонок в дверь. Рассыльный из аптеки принес новое лекарство из расчета на две недели приема. Я позвонила в аптеку:
– Тайлокс, – спросила я, – это что, самое сильное средство?
– В каком смысле?
– Я хочу сказать, это последнее, что можно назначить?
– У вас совершенно неверное представление, миссис Каррен. Не бывает первых и последних средств.
Я приняла две новые пилюли. Опять боль, как по волшебству, ушла куда-то, опять эйфория, ощущение, что возвращаешься к жизни. Я приняла ванну, снова легла, попыталась читать и погрузилась в сумбурный сон. Час спустя я уже проснулась. Боль потихоньку просачивалась обратно, вместе с сопровождающей ее тошнотой; вдали замаячила тень привычной депрессии.
Лекарство от боли: луч света, после которого становится вдвое темней.
Вошел Веркюэль.
– Я приняла новые пилюли, – сказала я. – Они ничуть не лучше. Быть может, немножко сильнее, вот и всё. – Примите больше, – сказал Веркюэль. – Не обязательно ждать четыре часа. Совет алкоголика.
– До этого наверняка дойдет дело, – сказала я. – Но если я могу принимать их, когда захочу, отчего не принять все сразу?
Мы помолчали.
– Почему вы выбрали именно меня? – спросила я.
– Я вас не выбирал.
– Почему вы пришли сюда, в этот дом?
– Тут нет собаки.
– А еще?
– Я думал, вы не станете поднимать шума.
– А я подняла шум?
Он приблизился ко мне. Лицо у него опухло, от него пахло спиртным.
– Если хотите, чтобы я вам помог, так я помогу, – сказал он. Наклонившись, он взял меня за шею так, что большие пальцы слегка надавили на гортань, а три искалеченных оказались под ухом.
– Не надо, – шепнула я и оттолкнула его руки. Глаза у меня наполнились слезами. Я взяла его руки в свои и стала колотить ими о свою грудь – жест скорби, прежде мне незнакомый.
Скоро я затихла. Он по-прежнему склонялся ко мне, позволяя себя использовать. Пес положил нос на край постели, вынюхивая, Что мы делаем.
– Вы позволите собаке со мной спать? – спросила я.
– Зачем?
– Чтобы согреться.
– Он не станет. Он спит со мной.
– Тогда ложитесь здесь.
Я долго ждала, пока он поднимется ко мне наверх. Приняла еще одну пилюлю. Потом свет в коридоре погас. Я услышала, как он снимает ботинки.
– Можете на этот раз и шляпу снять, – сказала я.
Он лег у меня за спиной, поверх одеяла. Я почувствовала запах от его немытых ног. Он тихонько свистнул; пес запрыгнул на кровать, покружился на месте, устроился между его и моими ногами. Словно оберегающий нашу честь Тристанов меч. Пилюли снова сотворили чудеса. В течение получаса, пока он и собака спали, я лежала не шевелясь, забыв о боли, с душою чуткой, как натянутая тетива. Перед глазами мелькнуло видение: Бьюти на спине у матери приближается ко мне, повелительным жестом указывая вперед. Потом оно ушло, и заклубившаяся пыль; пыль Бородино, накатила на меня, словно поднятая колесницей смерти. Я включила свет: полночь.
Скоро я задерну занавес. С самого начала это рассказ не о том, что происходит с моим телом, но с душой, которой оно дает кров. Ты не увидишь того, что свыше твоих сил: как женщина мечется в горящем доме от окна к окну и зовет на помощь сквозь решетки.
Веркюэль со своей собакой так мирно спят рядом с этими потоками скорби. Они исполняют свое предназначение – ждут, пока на свет явится душа. Совсем еще неумелая; мокрая, жалкая, слепая.
Наконец я узнала, почему пальцы у него не действуют. В море произошла авария, и пришлось срочно покидать судно. В суматохе рука у него попала в шкив, и ее раздавило. Целую ночь он провел на плоту вместе с еще семью моряками и одним мальчиком. На следующий день их подобрал русский траулер, и ему оказали помощь. Но было уже поздно.
– Вы выучили что-нибудь по-русски? – спросила я.
Единственное, что он запомнил, это «хорошо».
– А вы никогда не слышали про Бородино?
– Бородино я не помню.
– Вам не приходило в голову остаться у русских?
Он как-то странно на меня посмотрел. Больше он ни разу не ходил в море.
– И не скучаете? – спросила я.
– Ноги моей больше там не будет, – сказал он.
– Почему?
– Потому что в следующий раз так легко не отделаюсь.
– Откуда вы знаете? Кто имеет веру в себя, может ходить по воде. Или вы не верите в чудеса?
Он молчал.
– Например, явится смерч, выхватит вас из воды и поставит на твердую землю. Я уж не говорю о дельфинах. Дельфины всегда спасают тонущих моряков. Кстати, почему вы вообще стали моряком?
– Не всегда знаешь наперед, что тебя ждет. Я легонько тронула его безымянный палец.
– Вы совсем ничего не чувствуете? – Нет. Нервы омертвели.
Я всегда подозревала, что ему есть что рассказать о себе, и, начав с пальцев на руке, он стал рассказывать. История морехода. Верю ли я ей? По правде сказать, мне всё равно. Нет такой лжи, в которой не скрывалась бы доля правды. Просто надо уметь слушать.
