– Тетя Люба, – крикнул я из кухни, – где сыр?
– Мы же его утром с тобой съели, – зевнув, сказала она. – Что-то ты совсем память растерял.
Я расстроился. Последние деньги я уже истратил на колбасу, а брать у тетки не хочу. И так только вчера брал. Правда, в холодильнике я нашел банку тушенки и майонез. Огурцы с помидорами тоже пригодятся, да еще и Аня чего-нибудь с собой возьмет.
– Я сегодня ночевать не буду, – сказал я тетке, жуя хлеб. – Приду утром.
– Еще чего! – возмущенно воскликнула тетя Люба, но после понимающе сказала: – Что, опять к ней идешь? Ты хотя бы привел ее сюда, я б на нее поглядела.
– Приведу как-нибудь.
Тетка еще немного поворчала, но в конце концов отпустила.
Я быстро собрался и в девять часов уже был у Ани. Как я и предполагал, она тоже не теряла времени даром и набрала полную корзину еды.
– Ты видела сегодня солнечное затмение? – спросил я – Когда я в храм шел, как раз оно было. Я к морю спустился, а там три парня сидели на спортивной площадке – ну, знаешь, на летней такой, на открытом воздухе, – и ждали конца света, представляешь? Один, самый длинный, все говорил, что сейчас будет цунами, а затем динозавры из нор вылезут.
– Наверное, шутили, – сказала Аня – Ну, пошли.
– Наверное.
Добравшись до темного и почти пустынного в этот час пляжа, мы разложили на песке свои вещи, одеяло и подошли к морю. Оно тихо шипело, выбрасывая небольшие волны, а Аннушка смеялась, отскакивая от них.
Искупавшись, мы вылезли на берег и, поеживаясь от холодного ветра, закутались в одеяло. Мне было так приятно чувствовать рядом ее дыхание, что я глубоко вздохнул.
Лунный свет, падающий на море, ложился на волны длинной лунной дорожкой, уводящей куда-то далеко за горизонт, где я никогда не был. Поддавшись порыву, я подбежал к кромке моря и, зачерпнув ладонью воду из лунной дорожки, умылся ею. По-моему, я раньше никогда не чувствовал себя таким счастливым, просто переполненным счастьем. Оно заполнило меня полностью, с головы до ног.
Анюта с улыбкой смотрела на меня, скрестив по-турецки ноги. Я вернулся к ней и сел прямо на песок.
– Ты не представляешь, малыш, как я рад, что ты есть у меня, – сказал я, медленно выговаривая звуки. Иногда бывало, что Аня не успевала читать по губам, и мне приходилось начинать сначала.
И тут мне пришло в голову, что миллионы людей на земле говорили своим любимым эти же слова и до меня, и после, конечно, тоже будут говорить.
Я сжал холодный песок в кулаке, и он потихоньку высыпался.
– Аннушка, я всегда знал тебя. Еще до того, как мы познакомились, я видел тебя во сне, посвящал тебе стихи и любил. Иногда я даже ревел в подушку – извини, я знаю, что это глупо и не по-мужски, но говорю, как есть, – от жалости к себе, от того, что одинок, и только то, что я твердо знал о твоем существовании, не давало мне упасть духом. Мне были неизвестны твое имя и внешность, но я верил, что ты тоже ждешь нашей встречи.
Аня смущенно улыбнулась. Мы посидели, прижавшись друг к другу, а я отчего-то вспомнил про Андрея.
– Я говорил тебе о моих друзьях?
Аннушка покачала головой.
– Немного.
– Вообще-то у меня много друзей, знакомых дома, в Москве. Один друг, Игорь, даже почти как брат – я его с детства знаю. А здесь я познакомился с ребятами, и они тоже стали моими друзьями. Например, Андрей – он очень хороший, можно сказать, лучший друг, хотя мы очень разные…
Аннушка, не дослушав, потянулась ко мне. Мы начали целоваться, и как-то случайно получилось, что мои руки попытались расстегнуть ее джинсы. Аня сразу же вскочила и с укором посмотрела на меня.
– Прости, котеночек, – забормотал я. – Ты не думай, что я такой. Прости, я тебя обидел?
А она вдруг заплакала. И я тоже расстроился и начал переживать. Тогда Аня прижалась ко мне и спрятала лицо на моей груди. Я крепко обнял ее, мучаясь от своего поступка, и с ужасом подумал о том, что могло с ней происходить в интернате. Она такая слабая и беззащитная, наверняка там к ней приставали. И я заплакал тоже, от бессилия и гнева, от того, что меня не было рядом.
Прямо над нами висела равнодушная луна, одинаково светившая и хорошим людям, и подонкам. С моря подул ветер, и как ни странно, он успокоил нас, высушил слезы.
– Пошли купаться! – позвал я ее.
Мы еще раз искупались в море и долго целовались, стоя по пояс в воде. Я смотрел на эту большую августовскую луну и думал, что сегодня – лучший вечер моей жизни.
– Аннушка, – ласково сказал я, отстраняясь от нее. – Идем на берег. Я хочу тебе кое-что показать. Сегодня утром я написал для тебя новое стихотворение, хорошее.
Мы вернулись на наше одеяло. Мокрыми пальцами я достал из кармана своих джинсов сложенный вдвое лист бумаги и протянул ей.
– Прочти.
Аня взяла листок, отбросив челку назад, и начала читать:
Бывает так, что вечером не спится,
И грустно на душе, и в сердце пустота,
Взгляни в окно – там светит яркий месяц,
И для тебя зажглась далекая звезда.
Пусть вечер этот успокоит душу.
Пусть сгинет прочь соленая слеза.
Пускай отныне только счастьем
Горят твои красивые глаза
Отбрось скорей все страхи и печали.
Все беды раствори в воде
И знай, что в этот самый вечер
Кто-то думает о тебе…
– Понравилось? – с надеждой спросил я.
Вместо ответа Аннушка крепко обняла меня и поцеловала так нежно, что у меня закружилась голова.
– Я тебя очень люблю, – прошептал я. – Очень.
Ее глаза говорили мне о том же, и я снова и снова спрашивал себя: за что я получил такое неземное счастье?
– Знаешь, лисенок, – тихо произнес я, – эта ночь мне запомнится навсегда. Давай и в следующем году, тоже 11 августа, придем сюда, на это самое место, и все повторим?
– Хорошо, – кивнула она.
Я улыбнулся. То, что каждое лето мы будем приезжать в Одессу, я теперь знал точно.
– Значит, 11 августа 2000 года, – подытожил я. – Возьмем гораздо больше еды, и вообще, все будет еще лучше.
По прибрежной асфальтовой дороге проехала машина с громко включенной музыкой. Пел очень популярный сейчас турецкий певец Таркан, и я начал подпевать, но наткнувшись на отрешенный взгляд Аннушки, смотревшей на море, снова расстроился. Она-то никогда не сможет ничего услышать – ни музыки, ни песен.
– Я стану твоими ушами, – твердо пообещал я, отвернувшись, чтобы она не поняла сказанное мною.
Словно почувствовав мою грусть, Аннушка доверчиво прижалась ко мне.
Почему-то я чувствовал, что если сейчас не произнесу самые нужные, самые лучшие в мире слова, эта чудесная атмосфера исчезнет. И глядя ей в глаза, я четко и раздельно произнес:
