— Не хочу ничего знать.
Голос её пресекался. Мне хотелось орать. Врезать кулаком по столу. Поглядеть в бесстыжие глаза наших мужей. Поцеловать ресницы любимого.
Там, где был мольник — висели один на другом малахаи да платья, одно другого старее — теперь ванна. Спалили мольник и без моего участия. Теперь по-европейски. И вполне наша, русско-украинская дробына-лестница — ведет в лаз на чердак.
У Варвары вечно гости. Чуть не все село сходится: посудачить, обсудить что-то. Перспективы выборов и Олимпиады там. Поминутно заваривается кофе в маленьких чашечках.
— Ты им в ведре наколоти. Хай пьють, — ворчит сосед дядя Грыць.
…Окуклились. Часто бывает именно так, думаю: в детстве всё ждешь, когда начнутся дорогие страны и времена, а потом оказывается как-то между прочим, незаметно, что они уже были, состоялись, и ничего дороже, собственно, и не будет.
О чем я всё беспокоюсь, чего мечусь, ударяясь о стены сердцем? Все мои друзья разбрелись-разъехались, выпорхнули из ладоней, выпали из гнёзд души.
А, ну и попутного вам. Надеюсь, я достаточно самостоятельна, чтобы не слишком переживать по такому поводу.
Опять настыл момент рефлексии — именно так, настыл, а не настал. Вроде как настывает воск вокруг огонька, пляшущего в безумном танце дервиша. Пора сколупнуть настывший слой, чтоб не препятствовал дальнейшему горению.
В тайную коллекцию внезапных открытий относительно себя самой. Сократ сказал, познай себя, и тем самым надолго сбил с панталыку. Гуляя по Подмосковью, обнаружила, что листья малины покраснели, последние ягодки влажные, сладкие и холодные, как, наверно, в это время года были бы губы любимого.
Но мне достаточно и ягод, сорванных с куста — что ни говори, любовь достаточно неприятна вне зависимости от того, взаимна она или нет.
Я не определилась в жизни: не знаю, предпочитаю ли чулки с полосами вдоль или исключительно поперёк, ем ли всё, что плохо лежит, или только избранное. Ношу ли брюки или «обожаю оборочки», контральто ли у меня грицацуевское или колоратурное сопранишко, толстая ли я и великодушная, или хитрая, усатая и хромая.
Приходится признать, что я никак не выполнила программы-минимум дяди Сократа и всё ещё даже и не приблизилась к пониманию, кто же такое я.
Не познала себя, короче.
Нет, не познала.
Так и не ведаю, куда меня кинет, люблю ли чай без сахара или кофе с лимоном, нравятся рыжие или холостые, не решила, хороший ли у меня вкус или только цвет и запах приемлемые.
Рожу ли троих деток или загину пустоцветом?
Уйду ли в монастырь или в бардак; при вскрытии писем пользуюсь ножом или ножницами; готовлю себе всегда или изредка?
Я не решила даже этих вопросов, а среди них, что ни говори, встречаются весьма важные: красить ногти розовым или не красить вовсе?
Всё потому, что в каждый момент человек, по некоторым непроверенным разведданным, свободен выбирать из представленных и многих других вариантов, и каждый выбор неокончателен, такие уж мы во времени быстротекущие существа.
По одной из догадок, высказанной мудрецами и книжниками в отношении таинственной персоны господа бога, он в каждую секунду творит мир заново, в беспредельной благодати и преизбычествующей щедрости возобновляя всё последовательно, не прерывая никого из нас. Но в каждой секунде есть зазор свободы, в который может вклиниться человек.
Диалектика, как сказал Денис Карасёв, опуская губку в таз с дождевой водой, выжимая её, и вновь погружая, чтобы выжать через минуту.
Электронная почта не порадовала с утра. Не свалилось откуда-то с поднебесья ни единого, самого пустячного посланьица. Летучая мышь напрасно взмахивает крыльями. Ей некуда лететь. Странное название для почтовой программы — «летучая мышь». Но, вероятно, создатели вкладывали какой-то смысл.
И, если подлинные, материальные, важные письма в потёртых конвертах, с запахом любимого лица, приносит голубь или вообще птица, то бессмысленные сухие, как насекомый щелчок, хруст, шелест, месседжи электронки, не содержащие запаха и кардиограмму почерка, доставляет сумеречный грызун-не грызун, ночная белка-не белка, в общем, летучая мышь. Традиционно неприятный персонаж.
— Извините, Дмитрий, но вы в моём распорядке патологически отсутствуете.
— Да? Вообще великолепно!
— Вообще или в частности, меня совершенно не касается. Знаете, что мне до жути нравится в мужчинах?
— Понятия не имею.
— То, с какой легкостью они могут жить в одном доме с женщиной и оскорблять её. Нередко безнаказанно, ибо что может женщина противопоставить? Порошок — удавке? Скучно. Надеюсь, по крайней мере, у вас хватит совести не прийти завтра в этот дом ночевать.
Воображаемые диалоги, словно из «Трёх мушкетёров», разыгрывались в целые баталии. Со слезами и примирениями. Однажды посреди такого, бушующего, позвонил Дмитрий реальный.
— Как дела?
— Нормально.
— А чего голос такой…
— Какой?
— Поникший.
— Простыла.
— Аа. Ну все нормально?
— Нормально. Сейчас занята, не могу разговаривать, извини…
— Ладно, позвоню потом. Не скучай.
И снова ринулась в схватку с иллюзорным. Словно не он звонил.
Поразительно, насколько спокойно я в последнее время воспринимаю действительность. Вот образчики наших диалогов, реальных и нереальных. Именно такие мы и вели. Словно есть по двое нас, и они разные люди.
Уже ничто не спасёт. Ничто не срастит трещину, зазор, расселину. Окончательно ясно.
Раньше я полагала, будто бы — вот фантазии, подумать только — природа моего существа такова, что оно позволяет мне как бы несколько свысока отнестись к женщинам. Сколько я наблюдала их, они оказывались, как правило, довольно-таки поверхностными, какими-то фигурально плоскими, сказать проще и честнее — глуповатыми. Казалось, это даёт некоторое основание для слегка высокомерного, слегка снисходительного (две стороны одной шоколадной медальки) отношения к собственному полу.
Я, мол, выше. Я ещё не до конца мужчина, но уже и не вполне женщина. Не помню, посещала ли во младенчестве мысль, что между ног должен вот-вот проклюнуться соответствующий отросток, но, если удастся о таком вспомнить, нисколько не удивлюсь.
В глубине души я мужчина. Не представляю просто, что с этим делать. Конечно, я не настроена на поражение. Такие, как я, не ввязываются в драку с намерением быть побитыми. Я буду надеяться выиграть.
К тому же, у меня все шансы.
Но моё место за другими столиками.
И я уже потерпела экзистенциальное поражение.
