Спустившись ощупью по избитым ступеням, Иван толкнул не знавшую днём запора дверь коммуналки, преодолел узкий, мрачный, будто нутро подлодки, общий коридор и постучался в хвостовой отсек.
Никто не отозвался. Машинисточка Люся, видимо, отлучилась.
Иван пошёл к выходу, думая Люсю на улице перехватить. Но тут в головном отсеке «подлодки», где слесарил сантехник Шляпа, образовалась пробоина, хлынул свет, а за ним и пригласительный голос:
— Заходи, гостем будешь…
БЕЗУМНОЕ ЧАЕПИТИЕ
Коля-Шляпа и какой-то бесцветный, отёчный, лет сорока бездельник сидели по одну сторону захламлённого железками стола, а между ними помещалась, как под конвоем, вечная девушка Соня — как всегда пьяненькая, заоблачная и с неизменной сигаретой, которой она заячью губу маскировала для привлекательности. Во главе стола высился зачищённый рашпилем, незалужённый ещё самовар.
— Соня, очнись! Посмотри, кто пришёл, — сказал Коля-Шляпа, крантик повёртывая и нацеживая из самовара в чашку какой-то фиолетовой жидкости.
— Опять двадцать пять, — забормотала Соня, щекой на стол прилаживаясь. — Я трудящая девушка, я с ружьём сплю. Стрелок я, у меня справка.
— Это не участковый, ты что?! — обнадёжил пьяненькую Коля-Шляпа. — А хоть бы и мент, у нас — самовар, и у Витька документ страшной силы.
При этих словах бесцветный цветным сделался: лицо оклетилось, пошло сине-красными жилками и стало до удивления похожим на схему «Как проехать по Москве».
Иван оглядел компанию и сообразил, что бездельник Витьком зовётся, и что девушка Соня под натиском участкового — тот всё время её на чугунный завод посылал — достала-таки справку, что трудится где-то стрелком-охранником и спит, стало быть, не с кем попадя, а с ружьём.
— Хочешь чаю? — спросил Ивана сантехник.
— Заварки не вижу, — сказал Иван.
— А её и нет, — грубо сказал Витёк. — После неё посуду мыть надо.
— Присаживайся! — налил Ивану из самовара Шляпа. — Не стой пограничником, тут те не Куба. Выпей, выпей чайку, защитник родины.
— С утра не принимаю, — сказал Иван, принюхавшись. — Предпочитаю кефир.
— Человек, способный опохмелиться кефиром, не сможет защитить родину, — непререкаемо произнёс Витёк. — Он её просто не любит, не понимает или… или большой начальник.
— Да какой он начальник!? — сказал Шляпа. — Он писатель.
— Писатель или фантастик? — потребовал уточнения Витёк.
— Писатель, наверное, коль от руки корябает, — рассудил Шляпа.
— Плохо, — укоряюще посмотрел на Ивана Витёк. — Очень плохо!
— Фантастика! — пробормотал Иван удивленно.
— Не тронь фантастику! Она с похмелья оттягивает, — изрёк Витёк. — А вот просто писателей при коммунизме не будет. Мы их с собой не возьмём…
— С чего такая немилость? — сказал Иван.
— В будущем вас не станут читать, — молвил Витёк. — Всё что в книжках расписано, можно будет за так, в натуре пощупать.
— Занято! На учёт закрыто, — пробормотала в полусне вечная девушка и юбку руками к коленям прижала.
— Х-ха! — дыхнул, опрокинув в себя чашку, Шляпа. — Каждому по потребностям, хотя этого и не будет.
— Ударю, — сказал Витёк.
— Не надо, я пошутил, — сказал Шляпа.
— Смотри, — предупредил Витёк. — Шуток при коммунизме не будет.
— А в цирке что, — усмехнулся Иван, — беспартийных заставят насмерть сражаться?
Витёк подумал, почесал спичкой голову и сказал:
— Хочешь, ударю?
— А… а зачем?
— А затем, что мне ничего не будет.
— У него двенадцать осколков в голове, — пояснил не без зависти Шляпа. — И, конечно, справка из Камушкино от психа.
— Каких осколков? — усомнился Иван: по виду Витёк вряд ли на войну призывался. — Немецких, что ли?
— Стану я немецкие носить! — в тоне патриотизма сказал Витёк-Справка. — Бутыль с брагой на женский праздник рвануло, как раз в ночь на восьмое марта.
«Ну совпадение! — поразился Иван. — В Стране Чудес Заяц ведь тоже в марте спятил..».
— И что характерно, — опорожнил стопочку Витёк, — как очухался, доктор спрашивает: ну-с, какой у нас нынче день? Я ему: когда будущее ясно, число не имеет значения. А он: нет, отвечайте. — Женский, — говорю, — международный. А месяц? — прилип.
— Месяц безопасности движения, — говорю. Ну, а год? — не отстаёт. — Пошевелите осколками? Год великих свершений, — чеканю. Абсолютно здоров, — говорит, — готов к труду и обороне. — Нет, обождите машину гнать, — возражаю. — Коли здоров, то почему я не в своё, а в стоячее время к бутыли полез? — Что значит «стоячее»? — очки на лоб поднимает, а я этого не люблю: очки не для того, чтоб выдрючиваться. — А ещё «доктор»! — прищучиваю. — Не знает даже, что время у нас трех сортов бывает. — Да-а-а? — говорит, но очки в норму приводит. — X… на! — говорю. — Когда на магазине замок, время стоит: надеяться не на что. А с петухов до открытия, когда спать невмочь, — тянется. Ясно? Ну, а с открытая до закрытия — бежит. И по здравому разумению, — говорю, — на часах пора сделать деления, как у барометра: «буря», «не рыпайся» и «спи, моя радость, усни». — Да-а, — говорит, — и к помощнице — вдвоём не обхватишь: — Напишите ему «пенис-теннис-троллейбус», дайте справку!
— Доктора всегда так, — поддакнул Шляпа. — Говоришь: «Зубы болят», дают мазь, чтобы не потели ноги.
— Всем давать — не успешь скидавать, — пролопотала Соня, на другую щёку укладываясь.
— Совсем приличиев не понимает, — сказал Шляпа и плеснул в Соню остатками жидкости из своего стакана.
Соня с досадой подняла руку лопаточкой и, не открывая глаз, проговорила:
— Конечно, конечно, я — «за», голосуем списком!
— То-то, боится, — определил Шляпа, подмигивая Ивану.
— Да нет, нутром сочувствует, селезёнкой, — сказал Витёк.
— Это одно и то же, — обронил Иван.
— Совсем не одно и то же, — возразил Витек. — Так ты ещё чего доброго скажешь, будто «при коммунизме денег не нужно» и «при деньгах коммунизма не нужно» — одно и то же! А ну-ка, Соня, расскажи инженеру человеческих душ, как ты чугунный завод охраняешь! — и спящую локтём подковырнул. — Про трёх сестриц расскажи!
— Девушку по селезёнке не бьют, — проговорила Соня кокетливо и, повторного напоминания опасаясь, зачастила сквозь дрёму:
— Жили-были три сестрички. Звали их Даша, Маша и Соня. Они хотели работать-работать-работать. Приехали из глуши в Москву и жили в вишнёвом саду.
— Какие сады?! — удивился Иван. — Их же вырубили.
— Не те слова говоришь, Соня! — подхватил Витёк. — Лимитчиц в сад Баумана не пускают.
