В довершение всего, похоже, исчезли байкеры, так же, как исчезает крупногабаритный мусор. Наш селезень явно шел на поправку, у него отрастали новые, белые перья.
Покраска дома — это очень значительное, памятное событие. И появление белого бутона — его счастливое предвестие. Учебный этюд Бургмюллера «Искренность» звучит для меня так, будто его исполняет сам Кристоф Эшенбах. Восьмые доли журчат ручейком, а легато льется плавно, без всяких заминок. Мне представилось, как эти звуки скатываются по белоснежной стене нашего дома — подобно мелодичному смеху.
9
Кастро менял свои перья, и красных пятен оставалось уже совсем немного. Белый бутон на растении у окна медленно, но верно набухал. Мы занимались подготовкой к покраске дома.
Во вторник, в день сбора крупногабаритного и несгораемого мусора, жена выбросила керосиновый обогреватель, который сломался года два назад, да так и стоял бесцельно в кладовке, и цветной телевизор, уже лет десять пылившийся там же. Я тоже поддался всеобщему настроению и выбросил старый кожаный портфель без ручки и сломанный кассетный магнитофон, а также приобретенный сразу после свадьбы чёрный, тяжёлый как камень дисковый телефонный аппарат. Благодаря избавлению от старых вещей свободное пространство в доме увеличилось едва ли не в пять раз, однако и после этого всех нас так и подмывало выбросить ещё что-нибудь в преддверии генеральной покраски дома.
Правда, керосиновый обогреватель и кассетный магнитофон можно было ещё починить, а телевизор работал, хотя изображение было далеко от идеала. В связи с этим у нас первоначально возникли кое-какие разногласия, но теперь никто уже не мог измыслить достаточно убедительного довода в пользу хранения старых вещей. С тех пор как в нашем доме появился господин Миками, мы прониклись единодушным пониманием того, что главной и безусловной причиной беспорядка является наша укоренившаяся привычка разбрасывать вещи и бесконечно хранить их.
В момент расставания с вещами мы не испытывали облегчения, у нас были лица правдоискателей, отринувших сострадание во имя высших моральных догм. В первую очередь это относилось к жене.
Выбросив дорогой керосиновый обогреватель, она довольно долго молча стояла у места сбора мусорных мешков под сакурой, печально глядя на чёрный металлический ящик, словно говоря себе, что он отнюдь ещё не умер. Затем её лицо приобрело сурово-решительное выражение, она что-то пробормотала себе под нос и резко отвернулась. У неё было такое выражение, будто она говорила обогревателю: «Вы жертвуете собой во имя великих принципов!»
Возможно, я выглядел точно так же, когда выбрасывал прослуживший нам почти двадцать лет древний телефонный аппарат. Диск его поворачивался с таким трудом, что саднило палец. Толстенный шнур был обмотан какой-то чёрной тканью. Трубка была огромная и тяжеленная, отверстия на микрофоне располагались торжественным кружком, и весь аппарат прямо-таки дышал достоинством. Он не располагал к легкомысленным разговорам, как эти новомодные легковесные коробки из пенополистирола. Даже на мусорнике под сакурой он выглядел солидно и величественно. Когда я уходил, мне в спину неслись хриплые голоса двадцатилетней давности: «Не выбрасывай, не выбрасывай!» Я просто кожей чувствовал, как испускают эти берущие за живое голоса чёрные дырочки микрофона.
В среду, в день сбора сгораемого мусора, Аканэ связала бечёвкой и выбросила хранившиеся со времён неполной средней школы тридцать томов её любимых комиксов-манга, то же самое сделала и Асаги, выбросив стопку, составлявшую около сорока любимых комиксов. Я поддался общему порыву и выбросил одним махом томов тридцать детективных и исторических романов. Вещи, от которых мы избавились во вторник и в среду, вполне сгодились бы для осеннего «блошиного рынка»: сейчас, выбрасывая всё эти вещи, мы понимали, что именно под таким предлогом множество лет хранили их в своем доме. И, избавляясь от них, мы словно по молчаливому сговору словно забыли слово «блошиный».
В понедельник чистка дома продолжилась. Жена начала выбрасывать отслужившие своё носильные вещи. В среду, кроме крупных вещей, она выбросила кое-что ещё. Она набила два полиэтиленовых пакета из супермаркета какими-то тряпками, по цвету похожими на старые кухонные полотенца, и тщательно завязала мешки. Поскольку она повернулась ко мне спиной, я не стал проявлять интереса к содержимому. По всей вероятности, это были её десятилетней давности штанишки, мои трусы, а также нижнее бельё её покойной матери.
Выбрасывая всё больше и больше вещей, мы словно соревновались друг с другом в этом благом деле, стремясь расширить пустое пространство, очистить и вылизать дом, готовясь к знаменательному дню покраски. В течение всего этого времени парни на мотоциклах не появились ни разу.
Суббота. Растения у окна, как по заказу, выпустили белоснежные цветы. Небо сияло синевой, будто его накрыли огромным куском целлофана василькового цвета. В это утро всё четверо так тщательно и обстоятельно почистили зубы, что весь дом наполнился запахом зубной пасты, старательно умылись. Лица у нас были торжественные, каждый прятал в уголках рта лёгкую улыбку. Атмосфера была такая, будто нам предстояло участвовать в обряде крещения.
Мне, Аканэ и Асаги нужно было пораньше закончить свои дела и к часу дня вернуться домой. Уходя из дома, мы ещё раз напомнили об этом друг другу — и вернулись домой к точно назначенному сроку.
Асаги вымыла селезня и струёй из шланга удалила с искусственного газона остатки птичьего помёта. Жена, Аканэ и я навели порядок на кухне и в гостиной. Хотя, вообще-то, жена уже сделала это, пока мы были на работе и на учебе. Время поджимало. Затем я, Аканэ и жена переоделись в спортивные костюмы, а Асаги надела джинсовый комбинезон. Мы вышли из дома и разложили у серой стены нашего жилища всё, что требовалось для покраски; прислонили к серой стене лестницу. Банки с белой краской выстроились рядком в ожидании, когда придёт время открывать крышки.
Когда соседский ребенок заиграл первые такты этюда Бургмюллера, в глубине аллеи сакур появилась фигура господина Миками. На нём было что-то белое, до колен. Звуки словно барабанили по белоснежной ткани. Жена даже дыхание затаила:
— Какая красота!..
Благородный муж внушает почтение, но не страх. Как и в ту памятную субботу во второй декаде сентября, когда я впервые увидел господина Миками, он был совершенно невозмутим. Звука шагов не было слышно. Но сейчас его фигура просто дышала достоинством. Возможно, потому что он был в белом. Белая одежда господина Миками дала толчок моему воображению: сейчас он казался мне не бывшим ветеринаром, а врачом в более широком смысле — кем-то вроде фантастического целителя, специалиста по очистке человеческого пространства.
Я точно не помню, кто первым протянул руку для рукопожатия — господин Миками или кто-то из нас, но могу определённо утверждать, что он обменялся рукопожатием с каждым из членов нашей семьи, ожидавших его у стены дома. При этом я удивился тому, насколько всё было естественно. Однако ещё больше меня удивило другое — рука господина Миками была холодна, как лед. Сегодня его глаза казались ещё синей, чем всегда. Ясный голос упруго отразился от стены и разнёсся по двору.
