Когда я вылезаю из ванной, то мимолетом бросаю взгляд в высокое зеркало на двери. На моих волосах и волосах Хлои так и остались хлопья пены, которые засохли, и теперь наши головы похожи на рыб-ежей. Я стою и смотрю на свое идиотское отражение, роняя на пол капли воды.
— Нельзя допускать протечки, даже такие небольшие, — говорит Бен, орудуя гаечным ключом. — Вы что, не заметили, что у вас под раковиной целая лужа?
— А, это, — говорю я.
В Нью-Йорке такую протечку не соизволил бы устранить ни один уважающий себя домовладелец. Впрочем, как и его жильцы.
— Идите сюда. Вот, смотрите, — говорит Бен, указывая ключом. — Здесь труба проржавела. Когда пользуетесь раковиной, как следует закрывайте кран. — У него заметный питсбургский выговор. Бен вылезает из-под раковины и показывает мне, как закручивать кран. — А вот здесь, — говорит он и показывает на зловещее пятно на задней стороне раковины, — ржавчина. Сюда постоянно капала вода, вот и начало ржаветь. Я бы на вашем месте, — говорит он, качая головой, — вообще заменил раковину. Хорошо, что тетушка Фи вовремя заметила лужу. А кстати, когда я закончу с раковиной, хотите, я вам и ирригатор повешу? Где вы его купили? У Экерда? Я такой тоже купил, на прошлой неделе на распродаже. Отличная штука.
— Спасибо, но… — Что «но»? Я не уверена, что задержусь в Питсбурге надолго? Боюсь обязательств? — Это было бы здорово!
— Нет проблем. С какой стороны вы хотите, с правой или с левой?
— С правой, наверное, — наугад отвечаю я.
— Уверены? — спрашивает Бен; он сидит под раковиной, и поэтому его голос звучит несколько глухо. — Мне кажется, лучше с левой. Врачи советуют держать зубные щетки как минимум в пяти футах от унитаза.
— Фу, даже думать противно.
— Все равно лучше подумать, чем вешать рядом с унитазом, не думая. Понимаете, о чем я? — спрашивает Бен, вылезая из-под раковины, чтобы взять гаечный ключ.
— Ага, — содрогаясь, отвечаю я и добавляю: — В общем, на ваше усмотрение.
Бен смотрит на меня, пожимает плечами, затем вставляет в уши наушники и вновь исчезает под раковиной, откуда через несколько секунд начинает петь вместе с Зивоном «Лондонских оборотней».
Только-только девять часов. Отец и Фиона еще не вернулись с лекции Брайана Грина. Хлоя давно спит, а я расхаживаю в пижаме, мои зубы вычищены и обработаны ирригатором. Спать не хочется, поэтому я иду на кухню и рассеянно начинаю разбирать старую почту, сваленную на столе. Затем наливаю себе бокал вина, хотя только что почистила зубы. В «Граппе» начинается обед, и я представляю себе, что там сейчас творится. Я вижу наш обеденный зал с темно-золотыми стенами, с участком открытой кирпичной кладки, белые скатерти на столиках и свечи; потом я вижу кухню: там царит шум и суматоха, дымятся кастрюли, жаровни раскалены, над горелкой шипит широкая сковородка, которую с легкостью поворачивает одной рукой помощник повара. Джейк тянется к бутылке с оливковым маслом, чтобы внести последний штрих; его взгляд сосредоточен, губы сжаты, когда он быстрым жестом ставит свою совершенную, дымящуюся композицию на стол для готовых блюд.
Я звоню Ренате и Майклу. Их нет дома, и я не оставляю им сообщения. Я не знаю, что им сказать, но когда слышу мягкий, с легким акцентом голос Ренаты, то вспоминаю Италию и замолкаю, потому что боюсь расплакаться. Хоуп отвечает после третьего звонка.
— Мира, дорогая, неужели это ты? — Откуда-то издалека слышатся голоса и смех. Хоуп устроила в моей квартире вечеринку. — Так, пригласила пару друзей, чтобы отметить новоселье, — поясняет она.
Я стараюсь не думать о рогаликах и острой ветчине, китайских соусах и крекерах «Риц», разложенных на обеденном столе, который когда-то был моим. Я говорю Хоуп, что звоню просто так, и прошу вернуться к гостям.
Выпив вино, я наливаю себе большую порцию бренди, которое нахожу у отца в баре. Эта бутылка стоит там, наверное, с тех пор, как я ходила в школу. Подкрепившись, я делаю еще четыре звонка с домашнего телефона отца — его номера нет в справочниках, и он не определяется АОНами.
Я не успокаиваюсь, пока бренди не заканчивается и пока я не заказываю два обеда на две ближайшие субботы и один банкет на двадцать человек в отдельном зале. Для подтверждения заказа я даю выдуманные имена и телефоны. Я даже говорю на разные голоса, и мой репертуар ширится по мере того, как убывает бренди. Мой главный персонаж — некая итальянская графиня, с которой мы с Джейком познакомились на Капри.
На следующее утро появляется Ричард с большой чашкой кофе, литровой бутылкой «Сан-Пеллегрино», двумя таблетками тайленола и «Пост-газет».
— А где «Таймс»? — спрашиваю я, когда он бросает мне газету.
— Ты в Питсбурге, дорогая, а в Питсбурге читают «Пост-газет», — отвечает Ричард и присаживается на краешек кровати. Хотя он не увлекается теннисом, сейчас выглядит так, словно только что вернулся с теннисного матча: белый свитер наброшен на плечи, и его рукава небрежно завязаны на шее. — Вот, выпей, — говорит он, открывает минералку и протягивает вместе с тайленолом.
Я издаю стон, когда пытаюсь повернуть голову, которая болит так, словно кто-то снял с моего черепа верхушку и накрыл его крышкой от кастрюли-скороварки.
— Слушай, это никуда не годится. Хватит валяться в постели.
— Я больна, — говорю я. — Уходи.
— Ты не больна, у тебя похмелье. А может быть, ты еще не протрезвела. Странно, что у тебя не случилось интоксикации — отвратительное зрелище, как я слышал.
Ричард принимается живописать во всех подробностях, как отец и Фиона нашли меня на кухне, головой на столе и с телефонной трубкой в руке. Когда меня попытались поднять, я говорила исключительно по-итальянски, в основном ругательства, которые отец, конечно же, понял, а Фиона, ввиду слабого знания разговорного итальянского, слава богу, нет. Вдвоем им удалось затащить меня наверх и уложить в постель, причем я еще и разбудила Хлою.
Я никак не могу объяснить Ричарду, отцу и — боже упаси! — Фионе, что со мной происходит что-то нехорошее.
— Я умираю, — говорю я, надеясь, что Ричард услышит в моем голосе нотки отчаяния.
Он фыркает.
— Ой, ну не надо, ничего ты не умираешь. Просто у тебя депрессия, вот тебе и кажется, будто ты больна. Мира, ты нужна Хлое. Ты что, хочешь, чтобы Фиона бросила работу и взяла на себя заботу о твоей дочери?
— Нет, но… — У меня в горле застревает ком. Я действительно чувствую, что Хлое без меня будет лучше. Но если я скажу об этом вслух, это может оказаться правдой. — Не исключено, что именно этого она и хочет, — резко отвечаю я, решив, что лучшая защита — нападение. — Я Хлою почти не вижу, — говорю я и с головой накрываюсь одеялом. — Вот, пожалуйста, я слышу собственного ребенка только через эту чертову радионяню.
— Тебе нужно общаться с людьми, Мира. И с врачом. Тебе пришлось многое пережить, но мы будем тебе помогать, кто как сможет. — Я выглядываю из-под одеяла. Ричард сидит на краешке кровати, обхватив голову руками и теребя волосы. — Просто ты скучаешь. Тебе нечем заняться.
