* * *
Как человек, который двумя пальцами стряхивает прилипшие к лацкану дорогого пиджака пылинки и идет дальше как ни в чем не бывало, так и хаджи Аззам избавился от Суад, стряхнув свою привязанность к ней. Вспоминая ее горячее, сладкое, гибкое тело, он прилагал огромные, неимоверные усилия, чтобы забыть ее. Специально вызывал в памяти самые последние сцены — ее противное, злое лицо — и воображал те проблемы и скандалы, которые могли бы возникнуть, не избавься он от нее. Успокаивал себя он тем, что брак с ней, подаривший столько чудесных моментов, стоил ему недорого. На ум пришла мысль, что столь приятный опыт можно было бы и повторить, ведь нищих красавиц полно, а законный брак никто не осудит. Такими мыслями он пытался стереть образ Суад из памяти. Иногда это ему удавалось, иногда нет. Чтобы забыться, он с головой ушел в работу. Через несколько дней должно было открыться представительство автомобильной компании «Тасу». С двумя сыновьями — Фаузи и Муамином — будто ступив на тропу войны, они организовали в офисе штаб, из которого он руководил подготовкой к большому приему в гостинице «Семирамис». Он лично пригласил высших лиц государства, действующих и бывших министров, правительственных чиновников, главных редакторов крупнейших национальных изданий. Дружба с ними обошлась ему в несколько десятков машин, которые он преподнес им либо в качестве подарка, либо за символическую плату… Это было сделано не только с согласия японской стороны, но даже по ее предложению. Прием продолжался до позднего вечера, телевидение транслировало его отдельные фрагменты как оплаченную рекламу, большинство изданий подробно освещало его, а один известный экономический обозреватель из газеты «Аль-Ахбар» охарактеризовал открытие представительства «Тасу» как смелый патриотический шаг подлинно египетского бизнесмена Мухаммеда Аззама, который разрушит западную монополию на автомобильном рынке. Он призвал всех египетских бизнесменов сделать нелегкий, но правильный выбор и поступить как хаджи Аззам ради возрождения Египта и его здоровой экономики. В течение двух последующих недель газеты пестрели фотографиями хаджи Аззама и его заявлениями. Снимок, запечатлевший подписание договора о представительстве, был уникальным и выразительным: рядом с плечистым хаджи Аззамом с лицом типичного торговца, смотрящим плутовскими лисьими глазками, сидел мистер Ян Ки — председатель правления компании «Тасу», хрупкий японец с прямым взглядом, серьезным и вежливым выражением лица… Их непохожесть говорила о том, что между тем, как живут в Японии, и тем, что происходит в Египте, — пропасть… В первые же месяцы представительство компании продало фантастическое, превзошедшее все ожидания количество машин. На хаджи Аззама свалилась такая прибыль, что он благодарил Аллаха за такую милость и выделял десятки тысяч на благотворительность. Японская сторона предложила хаджи открыть дополнительные автосервисы в Каире и Александрии. Аззам переживал самые яркие дни в своей жизни, для тревоги у него была только одна-единственная причина. Он пытался ее игнорировать, но тщетно… Ему не давал покоя аль-Фули. Аззам продолжал отговариваться, но вскоре у него не осталось выхода. Тогда он, приготовившись к схватке, отправился на встречу с аль-Фули в гостиницу «Шератон»…
* * *
В тот день темный переполненный зал был похож скорее на вагон третьего класса, отправляющийся на юг, чем на больничный приемный покой: женщины с кучей больных детей, удушающий запах пота, ужасно грязные стены и пол, несколько медбратьев, организующих проход в смотровую. Женщины ругались и хватали друг дружку руками, не прекращались брань, крик, гам. Хатем Рашид, Абду и Хадия, с беспрерывно плачущим ребенком на руках, простояли некоторое время в толчее. Потом Хатем подошел к медбрату и попросил провести его к главврачу больницы. Тот посмотрел на него сверху вниз и сказал, что главврача нет на месте. Абду чуть не поднял скандал, когда ему сказали, что его ребенка осмотрят в порядке общей очереди… Хатем вышел позвонить по ближайшему телефону-автомату и набрал несколько номеров из записной книжечки, которую всегда носил с собой в кармане. В результате к ним вышел заместитель главного врача, он был любезен и извинился, что отсутствует главврач. Заместитель — белый мужчина примерно лет сорока, полный, что придавало ему доброты и простоты. Он внимательно осмотрел ребенка и обеспокоенно произнес:
— К сожалению, случай серьезный и запущенный… у мальчика обезвоживание и лихорадка…
Он выписал рецепты и вручил их перепуганному насмерть Абду, который не переставал курить и криками отгонял жену. Абду подхватил ребенка на руки и бегом побежал за медсестрой, которой доктор поручил заниматься ими. Ребенка положили в реанимацию, и в его маленькую ручку ввели трубку от капельницы. Лицо его было смертельно бледным, глазки впали. Плач начал стихать, отчего у всех на душе стало тяжело и печально. Абду спросил сестру, когда подействует лекарство, и она ответила:
— Должно подействовать максимум через два часа… Аллах велик…
Снова наступило молчание. Хадия тихо заплакала. Хатем отвел Абду в сторону, сунул ему в карман пачку денег, похлопал по плечу и сказал:
— Возьми, Абду, на больничные расходы… И если что-то понадобится, только скажи… А мне надо идти в газету, посмотрим, что будет вечером…
* * *
— Как бы я хотел встретить тебя раньше!
— Почему?
— Моя жизнь была бы совершенно иной!
— Но ты же жив… Ничего страшного, измени ее!
— А что менять, Бусейна… Мне уже шестьдесят пять… Конец — ты знаешь…
— Кто вам сказал?.. Вы, может, проживете еще двадцать или тридцать лет… Все в руках Аллаха.
— Дай Бог… Кое-кто действительно хочет еще прожить лет тридцать… По меньшей мере…
Они рассмеялись… Он хрипло, а она долго и заливисто… Совсем голые, они лежали в постели, он обнимал ее, чувствуя на своем плече прикосновение ее мягких густых волос… Своих тел они уже не стеснялись, часами оставаясь совершенно нагими. Она готовила ему кофе, подавала стаканы с виски и закуски, иногда они спали вместе. Он занимался с ней сексом, но большую часть времени они просто лежали. Он выключал свет в комнате и рассматривал ее лицо в тихом подрагивающем луче, идущем с улицы. В тот момент ему казалась, что она — мечта, прекрасный мираж, ночное видение, которое растворится так же внезапно, как появилось, с первым лучом солнца. Они болтали, ее голос в темноте звучал глубоко, близко и нежно… Она произнесла серьезно, уставившись в потолок:
— А когда мы поедем?
— Куда поедем?
— Ты обещал, что мы вместе уедем.
Он спросил, разглядывая ее лицо:
— Ты все еще ненавидишь эту страну?
Она кивнула головой, глядя вверх.
— Я никогда не смогу понять вашего поколения… В мои дни любовь к родине была как религия… Многие молодые люди гибли в борьбе против англичан…
Бусейна присела и сказала:
— Вы устраивали демонстрации, чтобы прогнать англичан? Хорошо, они ушли… Но разве стало лучше?
