Стивен Уолш тоже успел наглядеться на горящие кипы хлопка, сложенные на вывоз штабелями, загромоздившими целый квартал. Его роту, проходившую по примыкающей улице, бросили на смену подразделению, которое, помогая пожарной команде, под руководством местного брандмайора прокладывало рукава и обеспечивало работу насосов.
Через полчаса огонь взяли под контроль, и скоро от него не осталось и следа, если не считать черных куч, в которые превратились испорченные тюки, да отдельных завитков дыма, уносимых ветром. Огонь умирает как живое существо, — подумалось Стивену. — Борется яростно, гибнет драматично. Я проиграл, мне конец, ты видишь, я умираю, — как будто шепчет дым.
Рота вновь построилась и под рукоплескания местного народа строевым шагом двинулась прочь.
Но тление в глубине хлопковых залежей продолжалось, огонь лишь затаился, ожидая, когда настанет ночь и задует ветер. Огонь, словно обладая собственным разумом, тянул время, а когда настал подходящий момент, вырвался наружу, извергся в ночное небо и давай бросать летучие огненные клочья на ветер, а тот и рад услужить.
Кто первым поднес зажженную спичку к этим кипам? Уолш полагал, что, скорее всего, отступающие инсургенты. Им хлопок не достался, так пусть же не достанется и Шерману. Так что опять, как всегда, в основе всего хлопок: на хлопке Юг поднялся, а теперь из-за чьей-то глупости хлопок его сожжет.
Потому что Колумбия превратилась в ад: пылали целые улицы, дом за домом с грохотом рушился, исчезая в пламени с шипением и треском, подобным ружейной пальбе. Казалось, небо тоже охвачено пламенем.
Уолш, поставленный охранять вход в монастырскую школу, заметил приближение огня. На деревья в саду давно падали пылающие клочья хлопка. Это место перестало быть безопасным. Он распахнул двери. Поторопитесь! — крикнул он. Девочки находились в помещении школьной церкви, стояли на коленях, перебирая четки. Вставайте, вставайте, — тормошил их Уолш, — надо отсюда убираться. Аббатису звали мать Анна Мария. Она бросила на него недовольный взгляд, но, помешкав (излишне долго, как ему показалось), все же хлопнула в ладоши, приказывая ученицам построиться в вестибюле, и у ног каждой оказался собранный ранец с вещами. Стало быть, аббатиса знала и подготовилась.
Пошли, пошли отсюда! — кричал Уолш.
Аббатиса голос не повышала, но каким-то образом, несмотря на адский рев горящего города, ее было слышно: Бежать не надо, спокойно идем парами за этим добрым военным. Не плачем. Смотрим только себе под ноги. И Господь защитит нас.
В конце концов Уолш вывел их из монастыря. Так и шли — впереди солдат, с обеих сторон по монахине и мать Анна Мария в качестве замыкающей. Странного чина процессия, но двадцать пять или тридцать детей покорно шли, окруженные учительницами, и казались обычной школьной группой, выведенной на прогулку.
Уолш был антиклерикал и завзятый скептик, но для его лейтенанта это значения не имело. Мне нужна пара папистов, — сказал лейтенант, получив приказ. — Где у нас Уолш? Ты и Бразил — шаг вперед!
Бразил — веселый глуповатый парень со скошенным подбородком и непонятным блеском в глазах — был рад донельзя. Меня папистом дразнят с тех самых пор, как я попал в этот чертов Сто второй полк, так что — Христос свидетель! — если кто и заслуживает увольнения на ночь в город, так это Бобби Бразил! — Пять минут он честно постоял, посторожил калитку, потом сердечно простился с Уолшем и был таков.
Монастырские школьницы стояли на вечерне, но во двор доносились лишь слабые ее отголоски, да и ветер шумел в листве. Темнело так быстро, что Стивену Уолшу показалось, будто тьму наносит ветром. Вдруг подумалось: что за запах? не дым ли? — и, глянув вверх, он увидел в небе мгновенный отблеск пламени. Ну и ночка будет, — пробормотал Уолш себе под нос.
Как выяснилось, это было еще мягко сказано, и когда он вел своих подопечных по улицам, вдруг заметил, что держит оружие на изготовку Мир погибал и создавался заново, все подвергалось ломке и изменению — само небо выгнулось сводом блистающей бронзы с клубами черного дыма вместо облаков. Он повернул за угол и обнаружил, что улица перегорожена пылающими бревнами. К нему подошла аббатиса. Вы сами-то знаете, куда ведете нас? — спросила она. Мне велено, если до этого дойдет, доставить вас вон туда — видите дом на холме? — указывая рукой, ответил Уолш. Ах во-он что, в Колледж Южной Каролины! — успокоенно проговорила она. — Что ж, тогда давайте обойдем с той стороны.
Какое-то время опять шли спокойно, огибая завал по свободной улице, но тут из неприметной двери вывалились двое таких же, как и Уолш, солдат-федералов с бутылками виски в руках. Увидели процессию, она им понравилась, и они потащились рядом, громко обсуждая предполагаемые стати наиболее рослых девочек. На взгляды аббатисы не обращали внимания… сколько бы ни прибавляли шаг ученицы, не отставали и, гогоча, расписывали собственные достоинства. На них были те же мундиры, что и на Уолше, и в первый момент ему стало просто стыдно за то, как они позорят форму. Но некоторые из девочек уже начинали плакать, ученицы сбивались кучкой, теснили друг дружку, пытаясь держаться от пьяных солдат подальше, и тут Уолш, повернувшись, заметил, что один из них расстегнул брюки и выставился напоказ. А что, у вашего Иисуса такого не было? — орал пьяный. Уолш отступил в сторону и, сделав монахиням знак двигаться дальше, преградил дорогу распоясавшимся воякам. Подошла было и мать Анна Мария, на лице которой явственно читалось требование решительных действий. Не смотрите на это, — пробормотал Уолш. — Вперед, вперед идите. Двое пьяных хохотали и качались перед Уолшем, при этом один из них размахивал тяжелой бутылкой — то ли предлагая, то ли угрожая, — но на то, чтобы выяснять истинное его намерение, Уолш терять время не стал. Он двинул его ногой в пах, а подоспевшего на выручку второго ухитрился полоснуть по руке штыком. Мигом оба оказались на земле, возились там, завывая, а виски из разбитых бутылок потекло вдоль края мостовой[17]по сточному желобу, загорелось, и огонь, как по запальному шнуру, побежал догонять убегающих женщин. Ну и конечно же свисающий до земли подол сутаны у аббатисы загорелся. Она закружилась на месте, пытаясь заглянуть себе за спину. Уолш подбежал к ней, пал на колени и, комкая ткань в ладонях, сбил пламя. Но это было непросто, потому что она испугалась и не хотела, чтобы к ней прикасались. Вы мне мешаете! — прикрикнул на нее Уолш. Наконец она замерла и лишь, зажмурившись, крепко сжимала распятие — слишком ей нестерпимо было прикосновение мужских рук. Но погасить пламя, которое поднялось ей уже чуть ли не до колен, все же позволила. Он растирал обугленную ткань между ладонями, пока не потухла последняя искорка.
Ну что, все нормально? Да, да, спаси вас Господь, — сказала она, на него не глядя, и поспешила затесаться в толпу учениц, еще не успевших вновь выстроиться колонной. — Прошу вас, идемте дальше!
Минутой позже завернув за угол, они были вынуждены остановиться, прижатые к стене здания, поскольку улицу внезапно занял проезжающий отряд кавалерии. Впрочем, всадники, лица которых, подсвеченные пламенем пожаров, отливали медью, были веселы. Напуганных происходящим коней они взбадривали гиканьем и криками. У некоторых в руках были факелы, пламя которых относило ветром, и Уолш заметил, что один такой факел вдруг взлетел и, проломив стекло, исчез в окне дома.
