Я говорила точь-в-точь как мама, разве что убедительности не хватило. И Мари Селест, как пить дать, мне не поверила, даже глаза закатила. Похоже, она не девица уже давно и, конечно же, не придает девственности такого большого значения, как мои домашние.
— Он спрашивал про вас, — брякнула она вдруг.
— Кто — он? — переспросила я, и сердце у меня учащенно забилось.
Я с силой вонзила иглу в ткань. Мари Селест неодобрительно посмотрела на перепутанные нитки. Она протянула руку, и я покорно отдала ей вышивание.
— Этот негодяй художник. — Она принялась распутывать узлы. — Интересовался, как вы выглядите и когда собираетесь быть у Бельвилей.
Значит, Никола пробрался на улицу Корделье ради меня. Уж точно не ради Мари Селест. Она сидела, склонив голову, и ловко распарывала кусок, где я напортачила. Как бы передать через нее весточку, чтобы она не заподозрила подвоха? Она, конечно, глупа, но палец ей в рот не клади.
Из моей комнаты раздался кашель, затем плач. Мари Селест встрепенулась:
— Подойдите к ней, барышня. — В голосе ее звучала мольба.
— Ты же мать!
— Дочурка об этом не знает. Я только гляжу на нее, но не заговариваю с ней и на руки не беру. А то совсем будет невмоготу.
Опять раздался кашель, и Мари Селест вздрогнула, как будто ей отдавили ногу. На миг я почувствовала к ней сострадание.
Я подошла к дверям и заглянула внутрь. Во сне малышка Клод ворочалась и крутила головой. Лоб ее наморщился, но вдруг лицо разгладилось и она блаженно улыбнулась. Поразительно, как я сразу не заметила ее сходства с Никола: слегка раскосые глаза, каштановые волосы, волевой подбородок. Когда улыбалась, она походила на него, а когда хмурилась — на мать.
— Все в порядке, — сказала я, вернувшись. — Во сне к ней являлись демоны, но теперь они сгинули.
Я стояла возле скамьи и ковыряла камешки носком башмака.
Мари Селест кивнула. Вышивала она на редкость проворно: мой сокол уже меньше походил на змея и больше на самого себя.
Малышка Клод, сама того не подозревая, навела меня на мысль.
— Никола тебе помогает?
Мари Селест хмыкнула:
— Швырнул как-то пару монет.
Если честно, мне было все равно, как Никола относится к дочери. Насколько я могла судить, Мари Селест сама довела себя до беды. Естественно, я этого не произнесла вслух.
— Он обязан дать тебе денег. — Я прохаживалась мимо скамейки взад и вперед. — Недавно он делал для отца эскизы ковров, в общем, сама знаешь, за которые должен получить кругленькую сумму.
Я оставила ее переваривать эту мысль, а сама пошла к розам. Поцарапанный шипом палец приятно пощипывало. Вернувшись к скамье, я продолжила:
— Выбьем из него деньги, и заберешь Клод к матери.
— Но как? — Мари Селест явно оживилась.
Я согнала муху с рукава.
— Я ему скажу, что до тех пор, пока он с тобой не сочтется, отец не заплатит ему за ковры.
— Вы действительно мне поможете, барышня?
— Я напишу ему записку, а ты ее передашь.
— Я? — Мари Селест смешалась. — Может, лучше вы сами? Или кто-нибудь из служанок? — Она огляделась по сторонам. — Кто тут за вами ходит? Беатрис? Помнится, ваша матушка прочила Беатрис вам в камеристки. Надо же, вот и опять она тут очутилась.
— Опять?
— Bien sûr, — пожала плечами Мари Селест. — Мы с ней монастырские.
Беатрис действительно вела себя довольно уверенно: знала, где что находится, и здоровалась с некоторыми монахинями.
— Попросите лучше ее, барышня.
Мари Селест не подозревала, что мы здесь пленницы, — обстоятельство, которое я совершенно упустила из виду, — вероятно считая, что нам вольно расхаживать где угодно. Тем лучше.
— Мне не положено выходить за ворота, — пояснила я. — И Беатрис тоже. Так надо для очищения души. Я не встречаюсь с мирянами, тем более — с мужчинами.
— Но как я покажусь ему на глаза? Он меня поколотит, а может, и что почище.
«И поделом тебе», — подумала я.
— Подсунь записку под дверь, когда его нет дома. — И поскольку в ее взгляде все еще читалось сомнение, добавила: — Или ты хочешь, чтобы я рассказала папе, как ты подучила дворецкого избить художника, которым он восторгается?
Мари Селест была загнана в угол. На глаза у нее опять навернулись слезы.
— Давайте записку, — пробормотала она.
— Жди меня здесь.
Пока она не передумала, я стремглав побежала к себе в комнату, отыскала среди своего скарба бумагу, присела на пол и быстренько написала Никола, где я нахожусь, умоляя о спасении. У меня не было воска, чтобы запечатать письмо, ну да ладно: Мари Селест все равно неграмотная, равно как и ее близкие.
Видимо, я вела себя недостаточно тихо. Послание было почти закончено, когда малышка Клод села на тюфяке и заревела в три ручья, потирая кулачками глаза. Голова вся в каштановых кудряшках. Она до того походила на Мари Селест, что мне стало смешно.
— Ну-ка, cherie, — шепнула я, беря девочку на руки, — пойдем поглядим на твою дуреху мать.
Месса уже закончилась, и Мари Селест стояла во дворе с Беатрис. Они составляли странную парочку — точно великанша с куклой. Трудно представить, что когда-то они были девочками. Завидев меня, подружки отпрыгнули друг от друга, а на малышку Клод Мари Селест даже смотреть не стала.
— Подержи минутку. — Я сунула ребенка изумленной Беатрис. — Пойду провожу Мари Селест.
Беатрис уставилась на меня своими собачьими глазами:
— Вас не выпустят за ворота.
Скорчив рожу, я подхватила Мари Селест под руку и, пока Беатрис не видела, сунула ей записку.
— Где он живет, знаешь? — шепнула я.
Мари Селест покачала головой.
— Ничего, эконом тебе скажет. Он посылал к нему по папиным поручениям, а если он вздумает запираться, я его накажу.
Мари Селест кивнула и выдернула руку. Она выглядела какой-то измочаленной. От мысли, что мы с ней делили одного мужчину, к горлу подступила тошнота. И что он в ней только нашел: нос красный, глаза маленькие, взгляд хмурый.
Возле ворот монахиня вручила Мари Селест корзинку с яйцами, хлебом и бобами — благотворительную помощь бедным. Оказавшись по ту сторону стены, Мари Селест даже не обернулась.
— Так вы с Мари Селест, оказывается, местные, — заявила я, подходя к Беатрис, которая с трудом удерживала Клод, извивающуюся всем своим маленьким телом.
Беатрис оторопела, затем кивнула:
— Моя мать, овдовев, постриглась в монахини.
Малышка Клод высвободила руку и дернула Беатрис за прядь, выбившуюся из-под платка. Беатрис взвизгнула, а мы с малышкой Клод фыркнули.
