Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
— Антон Басарыга? — воскликнули мои собеседники в голос. — Так мы же его отлично знаем!
Ветви старой ивы раскачивались под ветерком — плавно, словно водоросли, тихонько постукивали в стекло чердачного окна, скребли по крыше. Замечательная крепость из песка, сооружённая Машенькой под деревом ещё позавчера, до сих пор пребывала в добром здравии и обзавелась вдобавок знаменем над башней. Возле главных ворот замка валялся на боку забытый вездеход "Бархан".
Подняв игрушку, стараясь не громыхать воротами, я просочился во двор. Шикнул на проснувшуюся собаку, готовую приветственно взлаять, и заскользил вдоль стены. В сенцах было немного светлей. Из распахнутой дверцы, выходящей в сад, ко мне обращала насмешливый лик огромная красноватая Луна, едва поднявшаяся из-за чёрного леса. Я прокрался на цыпочках к дверному проёму и высунул любопытный нос наружу.
Обнявшись, на садовой скамейке сидели Антоха с Ольгой. Ольга приклонила голову к мужниному плечу, а тот что-то пылко говорил вполголоса, показывая свободной рукой в небо. Умилившись и смутившись, я попятился. Под ногой зашуршала пластиковая плёнка, приготовленная для каких-то садово-огородных надобностей. Антоха повернулся на звук, обрисовав на фоне звёзд свой весьма привлекательный, по мнению многих женщин, усатый профиль.
Отдалённо похожий на профиль покойного «квина» Фредди Меркьюри.
— Не может быть, — в волнении зашептал я, продолжая пятиться. — Нет, это только игра теней! Ведь у чёртова "дяди Тёмы" был сын. Сын, а не дочь! Он ещё в машинки играл перед домом, в песочной куче.
Память услужливо подсказала мне, что где-то году как бы не в позапрошлом, Машенька в порядке эксперимента соорудила себе потрясающую прическу авангардистской направленности. Для скрепления непослушных прядей находчивый ребенок пользовался пластилином. Вследствие чего пришлось её после запечатления на фото- и видео-носители постричь "под мальчика".
"Бархан" выпал из моих ослабевших пальцев.
Дневник Антона Басарыги. 9 мая, пятница.
Победа! Я имею в виду не только великий всенародный праздник, но и маленькую викторию местного значения. Путём многоходовых комбинаций, основанных на богатом опыте школьных педагогов и станового нашего пристава, старшего лейтенанта Коновалова, вычислили казнителей кошек. Каким образом? Можно было бы напустить туману, однако к чему? Секрет прост: искали глубокие следы кошачьих когтей на блудливых ручонках. Отсеяв поцарапанных, но безвинных (тут-то и шёл в дело богатый опыт), следственная бригада успешно добралась до малолетних преступников. Оказались братцы Меркульевы, а с ними приблудный сарациногородский шпанёнок Клаус. Это, безусловно, кличка. Человечье имя Клауса доподлинно неизвестно. Вроде, Коля.
Сашка Меркульев, глава семейства, находится в отъезде и о том, что его наследники подались в младосатанисты, счастливо не ведает. Нина же Меркульева, глубоко возмущённая хтонической продвинутостью сыновей, учила их уму-разуму берёзовой дрыной, заготовленной на черен к навозным вилам. Предполагаю, что в гневе она была не только страшна, но и чрезвычайно быстра. Ибо тинэйджеры Меркульевы скрыться от материнской науки не успели. Старший лежит с сотрясением мозга, младший — с переломом руки, коей пытался защитить голову от берёзовой каши. Менее серьёзные синяки и ссадины на их телах не поддаются счёту. Братьев пользует баушка Зайцева, потомственная знахарка не из последних, поскольку обращение к официальной медицине может быть чревато возбуждением уголовного дела.
Опомнившаяся Нина рыдает над делом рук своих.
Участковый о детских травмах осведомлён, но ничего, по обыкновению, не предпринимает. Ждёт заявления. Которого, скорей всего, не будет.
Клаус же — между прочим, вдохновитель чёрных месс и распорядитель мерзостными обрядами — укрылся и замёл следы. Он и прежде-то бывал в Петуховке набегами — промышлял мелким браконьерством рыбы, рэкетом младших школьников и прочими беззакониями. А смотался он оч-чень вовремя! Широкая поселковая общественность категорически настроена против него. Атаман добровольной казачьей сотни Бердышев грозит содрать с поганца шкуру нагайкой и едва ли не линчевать. Боевая слега Нины Меркульевой тоже наготове. Да что там! Убеждён, попадись сегодня Клаус в руки писателю этого дневника, писатель забыл бы на время о христианском всепрощении и оборвал говнюку уши с корнем. А также выбил бы вдобавок пару-другую зубов. С корнем же. Стыдно, да. Праведная ярость, однако, сильнее стыда.
Странное дело. Филипп, с которым отношения мои всегда были превосходными, который день ведет себя невразумительно, едва не отчужденно. Смотрит, заломив бровь, будто хочет спросить о чём-то неловком, сказать что-то нелицеприятное, но никак не решается. Он же, отводя глаза в сторону, привёл ко мне намедни одного из ихтиологов. Скорей всего, именно эта аудиенция и являлась причиной его маяты. Не знал, как я отнесусь к навязанной им — мне беседе с геем.
Гостем выступил младший из естествоведов — Алёша. Тот, что строен и спортивен, что безбород, зато дважды пропирсован в губу. Тот, чьи волосы пострижены замысловато и кардинально обесцвечены перекисью водорода, с редкими жёлтыми прядями. Был он улыбчив, в замечательно отглаженной одежде, вёл себя беспредельно вежливо и скромно. Рыбой не вонял. С необычным для его сексуальной ориентации живым вниманием косил на Ольгу, когда она мелькала в поле зрения. А ещё он был любознателен. До чрезвычайности. Занимала его главным образом судьба заводчиков Трефиловых, особо Артемия свет Федотыча. А также мои теории о примате в здешнем бытии метафизических законов над ньютоновскими.
От псевдонаучных разговоров я мягко, но непреклонно отказался, пожурив попутно Филиппа за болтливость. Хоть я и не отношусь к последовательным материалистам, всё равно негоже составлять у окружающих впечатление обо мне, как о мечтателе со странностями. Мало ли чего я навоображаю себе, мало ли чем поделюсь с ним на правах родственника? Конфиденциально, между прочим, и приватно. Он состроил повинную гримасу, развёл руками, а затем поспешил убраться варить чай с травами и резать капустный пирог.
Я выволок из-под кровати «дембельский» фибровый чемодан — ещё тестя, — украшенный с одной стороны кучей открыток под лаком, с другой — грандиозным полотном кисти безвестного армейского живописца, под лаком же. Открытки, наклеенные не без представления о постмодернистском дизайне, представляют чудесные виды различных городов Чехословакии, где тесть отдавал Родине патриотический долг. На картине ядовито-лазурное небо в кудреватых облаках с хвостиками тритонов рассекает могучий сверхзвуковой реактивный самолет, похожий обводами на стратегический бомбардировщик ТУ-95. Он уносит счастливых «дедов» домой. Остался позади аэродром, бетонные плиты которого выразительно иссечены строгими буквами "ВВС ЗГВ" и датами: 1962—1965. Возле памятных плит стоят маленькие человеческие фигурки: генерал с золотыми лампасами, махающий вслед самолету фуражкой и троица голоногих девиц, в чьих лапках вьются по ветру полупрозрачные газовые платочки. Очевидно, это жестокосердно брошенные русскими солдатами влюбленные чешки и словачки. Провожающие печальны, если не сказать переполнены горем — гений художника сумел передать это с чудовищной силой, не развеявшейся за сорок лет.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 96
