— Должно быть, я выглядела просто ужасно. Прямо как бильярдный шар, — смущенно рассмеялась Эмма.
— Вот уж нет. Хорошенькая-прехорошенькая. Поэтому я до сих пор тебя помню. Такие впечатления не забываются.
«Какие такие впечатления?» — думала Эмма, возвращаясь домой. Она выбрала длинную дорогу вдоль бухты.
Пахло жарой и солью. Морская трава отсвечивала на солнце, по песку ползало великое множество маленьких крабиков. Царил самый длинный день в году, и, как ни странно, Эмма этому радовалась. Ей хотелось, чтобы день длился и длился.
Она съехала на обочину, закрыла глаза и попыталась представить себе, как входила в магазин в возрасте семи лет, со всклокоченными волосиками, простая и раскованная. Радовалась ли она тогда, что живет? Говорила ли она спасибо Сигги Магуайр за шоколадный батончик «Милки вей», который та давала ей бесплатно, просто за то, что она была такая премиленькая в тот летний день? Просто за то, что она выжила?
Эмма вышла из машины. Она слышала стрекотание цикад. Она хотела немного пробежаться, но вместо этого больше часа стремительно носилась по заливчикам. Когда она вернулась домой, в кроссовках у нее был песок. Кожа блестела от пота и соли.
— Слава богу, ты пришла, — вместо приветствия сказала Коли.
Измученная зудом, она ждала Эмму у входной двери. Руки у нее были покрыты волдырями от ядовитого плюща, несмотря на то что она вымылась кусочком дешевенького темного туалетного мыла, обнаруженного в ванной. Эмма смочила ватный кружочек лосьоном и стала наблюдать, как Коли протирает кожу в местах, покрытых сыпью.
— Да это место просто отвратительное! — заявила Коли. — Я тут прилегла и сразу же услышала, как подо мной что-то копошится. Мне, конечно, не нужно было бы смотреть, но я посмотрела. И там, под кроватью, была мышь. Я завизжала, а она убежала. И тогда я тоже убежала, и вот так и стою тут, жду тебя.
Эмма, убирая закупленную провизию в кладовку, рассмеялась.
— Совсем даже и не смешно. Ты была права насчет этого дома. Действительно, совершеннейшая развалина. Здесь даже горячей воды нет, ты знала об этом? А все эти продукты, что ты напокупала? Что ж, желаю тебе с ними удачи, потому что холодильник не работает.
Эмма подошла к холодильнику, отодвинула его от стены, повозилась со штепселем и потом отрегулировала температуру.
— Вуаля, — сказала она. — Такова современная жизнь.
На Коли это не произвело большого впечатления.
— Пойду прилягу. Если эта мышь вернется, я ее прибью. Клянусь, так я и сделаю. И ты знаешь, правду говорят, этот день и в самом деле бесконечен.
Самый длинный день в году считается языческим Ивановым днем или кануном Дня моряка. Его всегда считали подходящим для исполнения самых страстных человеческих желаний. Этот день отмечал середину плавания, а морякам больше всего хотелось вернуться домой. Они хотели снова увидеть дубы и ивы, ощутить вкус пресной свежей воды, которая утолит жажду, услышать голос женщины, и неважно, что и в каком тоне она скажет.
Когда Коли пошла к себе, Эмма отправилась посмотреть свежим взглядом, какие еще разрушения она пропустила. Завтра она попросит Сигги дать ей надежного риелтора, а сейчас она просто наслаждалась тишиной и покоем. Пруд зарос тиной, но там сохранились египетские лотосы, всегда так нравившиеся Эмме. Будто лучи солнца тронули темно-зеленую поверхность воды то тут, то там. Лужицы и кусочки золота.
Она пошла дальше, взглянуть, как обстоят дела на поле душистого горошка. Да тут трактор понадобится, чтобы избавиться от него. Эмма шла краем поля. Она спугнула мелких пташек, кормившихся на пурпурных чашечках репейника. В высокой траве слышалась суетливая беготня — скорее всего, полевки, крошечные мышки, которые под землей добираются до самых нежных ростков в огороде. На середине поля Эмма споткнулась обо что-то — то ли ком земли, то ли взгорок.
Она наклонилась и обнаружила нечто странное — там рос рядочек мелких репок. Эмма встала на колени и выкопала парочку. Она отнесла их в дом, вытащила старую кулинарную книгу, и, когда Коли, подремав, сошла вниз, на плите исходил паром бульон.
— Ням-ням, — промурлыкала Коли.
Но, проглотив первую ложку супчика, она разрыдалась.
— Я скучаю по своей семье, — призналась она. — Ты можешь в это поверить? Должно быть, я просто психованная.
Эмма попробовала бульон с репой — всего лишь ложечку, — и ее глаза тоже увлажнились. Бульон, от которого плачешь, бульон, от которого начинаешь говорить правду, сладкий, но все-таки есть его почему-то было непросто. Эмма подумала: если проглотит еще ложку, то подпадет под какие-то чары.
— Может, нам суждено есть одну лишь пиццу.
Эмма вылила суп в раковину, и подружки отправились в местный бар, заказали пиццу с моллюсками и по большой кружке пива и вскоре почувствовали себя гораздо лучше. Когда они ехали обратно на ферму, небо было все еще светлым. На розовом раскаленном фоне протянулись бледно-голубые ленты. Казалось, небеса объяты пожаром.
— Вот и наша ночь равноденствия, — задумчиво проговорила Коли. — Ночь, когда становишься тем, кто ты есть на самом деле.
Когда они свернули на дорогу к дому, наплывающая тьма начала заполняться светлячками. Они вбежали в дом и пошарили вокруг в поисках стеклянных банок, потом вернулись на лужайку, пытаясь поймать в темноте мерцающие шарики света. Девушки принесли банки в дом и пили красное вино в кухне, освещенной только светлячками. Они сняли с полки старые книги, принадлежавшие Уокеру, когда он был совсем мальчишкой, и стали читать сказания индейцев о черепахах, которые были островами в океане, и о викинге по имени Торвальд, который, по слухам, был похоронен на пляже где-то поблизости вместе с балластом со своего судна.
Они читали о китах, столетиями ходивших одним и тем же маршрутом. Даже тогда, когда менялся ландшафт, когда заливы затягивало землей, и там, где раньше была вода, строились дамбы, для них карта оставалась такой же, как прежде.
В полночь Эмма и Коли снова вышли на лужайку и вынесли светлячков. Они отпустили их на свободу, открутив крышки с банок и позаботившись о том, чтобы не попасть в ядовитый плющ.
Эмма закружилась по лугу, свет отражался от ее кожи. И если это была ночь, когда самое сокровенное в душе человека раскрывалось, то что же было в душе у Эммы, когда она кружила по полю, а в воздухе стоял аромат сосны и соли? Больше всего на свете она хотела быть самой собой, той, какой она была бы, если бы никогда не болела, тем человеком, каким могла бы стать, если бы судьба ее вдруг не остановила, если бы она не остановила сама себя. Она смотрела на свои руки в свете светлячков и думала, что ее муж был прав: ее здесь не было.
На следующее утро, пока Кол и спала, Эмма снова отправилась в магазин. Она купила «Бостон глоб» и блинной муки, а потом, в последний момент — ведерко белой краски. Вот уж действительно глупость. Полная ерунда. Она никогда не воспользуется ею. Она и комнату-то никогда не красила, не говоря уж о доме. На кассе она спросила Сигги, не знает ли та хорошего риелтора.
