Примитивное решение было найдено второпях. Одна половина ее сознания стала смертью, чтобы вторая могла назваться жизнью. Одна брала, чтобы было что отдавать второй.
Итак, сперва кровь. Невзирая на то что в землю вытекло ее много, Лес, покуда тело находилось на его территории, непрестанно стимулировал образование все новых и новых кровяных телец. Подкрепив собственные силы, что оставило в круге земли мертвый пятачок, былинка-смерть связалась излучением жизни с тем, что еще было живо в этом теле, чтобы определить характер повреждений и спланировать дальнейшие действия. Кровь в жилах присутствовала, однако инструмент, с помощью которого она нагнеталась в жилы, был варварски вырван со своего места. И живая кровь, полная сахара и кислорода, стояла в артериях и венах неподвижно, в то время как фабрики-клетки, производящие белки, без подачи снаружи энергии и сырья исчерпывали последние запасы. Особенно тревожным было положение в клетках мозга. Получая питание в последнюю очередь, после мышц и жадной захватчицы-печени, они совсем уже погрузились во тьму и тишину. Оставались считанные минуты до тех пор, когда изменения станут необратимы.
Если не включить их немедленно, центр управления, отдающий приказы телу, в том числе и на регенерацию тканей, умрет окончательно и бесповоротно.
Овца, привлеченная запахом человека, подошла ближе. Парок из ее мягких ноздрей коснулся распростертого тела, потом колени ее подогнулись. Былинка-смерть не могла упустить ее. Она должна была взять все, что было в ней живого, включая жизнь микроорганизмов вплоть до клеток, составляющих их, хотя бы только для того, чтобы былинка-жизнь отдала это немедленно.
Структурные коды, в том числе и те, что необходимы для однозначной регенерации утраченного органа, были записаны внутри самих строительных кирпичиков, на языке, доступном клетке, и возможность воссоздания необходимой части тела стояла лишь за питанием и быстротой. Искалеченные оборванные сосуды замкнулись накоротко, тромбы рассосались, кровь пошла, подчиняясь давлению силы извне и омывая мозг, импульсы которого сперва слабо, а затем все увереннее руководили внутриклеточным производством. Словно поочередно зажигался свет в каждой из клеток-производителей, и все они постепенно включались в общую работу. Сперва только для того, чтобы нагреть организм до температуры, необходимой для начала самостоятельного синтеза.
Потом края страшной раны сомкнулись, и в ее глубоком кровавом нутре зародилась крошечная почка.
Само по себе сделать это не было трудно. Былинкажизнь изнемогла скорее от ответственности, от неуверенности в том, что последовательность действий выбрана ею правильно. От непрерывности этого «возьми-отдай», от условия жесткой, и даже жестокой экономии, при которой она не могла отпустить на сторону ни единого джоуля. Любая упущенная калория могла бы стать роковой.
Какое-то время былинка-жизнь непосредственно участвовала в процессе, потом ее роль свелась к наблюдению, и она лишь изредка перенаправляла потоки питающей силы.
Да вот еще мучительно озиралась в поисках новых источников. Если бы кто надоумился посмотреть сверху, увидел бы поразившее его воображение черное пятно посреди жухлой, убитой морозом пустоши. Однако если бы кто и сумел посмотреть сверху, как птица, то едва ли он убрался бы восвояси. Птицы падали вниз камнем, словно сбитые стрелой. Птичья кровь горяча, и способность их к лету шла в ту же топку и переплавлялась в силы вдохновения и души. В том, кто поднимется отсюда, будет нечто от существа, способного летать.
Убедившись в своем могуществе, былинка-жизнь решилась допустить собак. Давно они бродили вокруг, повизгивая и подвывая, сбитые с толку манящим запахом крови и мороком, который, рискуя всем предприятием, былинка-жизнь, для них обернувшаяся былинкой-смертью, воздвигла на пути к беззащитной добыче. Едва ли она смогла бы возместить ущерб, когда бы они взялись рвать зубами и растаскивать по стерне уже теплое тело ее подопечного. Раньше… но не теперь, когда странная сытая дрема одолевала их вблизи пищи, и тяжелые головы утыкались в землю меж лапами. В том, кто поднимется с этой земли, будет нечто от хищника, способного как защитить свою собственность, так и убить за нее.
Тот, кто поднимется с этой земли, не будет вполне человеком. Воскрешенное существо обретает статус бога.
Кристаллы изморози таяли, касаясь губ. Волосы цвета осени, еще недавно казавшиеся столь же безжизненными, как переплетенная с ними трава, трепетали от ветра.
Пар дыхания кристаллизовался в холодном воздухе. Сознание уже блуждало где-то там, под сомкнутыми веками, ощущая мир как череду нереальных образов, как сон, где есть вещи и пострашнее смерти. И будучи все еще не до конца уверена в том, что она сделала это, былинкажизнь сделала для него последнее, что, по ее мнению, оставалось сделать. Включила сознание. Боль, от которой распахнулись глаза цвета зимней воды. Такие же глубокие и покамест обращенные в себя. Спустя некоторое время им удалось сфокусироваться на травинке. Мышцы лица, окостеневшие, отвыкшие от мимики, да и просто замерзшие, дрогнули. Лицо исказилось, потом мучительно медленно уголки губ тронулись вверх. Расслабившись на спине, запрокинув голову, человек пронзил улыбкой пепельные небеса. Потом, с непривычки неуклюже переваливаясь с локтя на локоть, он сел. Улыбка скрылась, когда обнаружилось, что в черном кругу докуда видит глаз жив лишь он один и этот чахлый кустик-пучок.
Исполнившись скромной гордости, былинка-жизнь ждала награды. В конце концов, то, что она сделала, намного превышало ее представление о себе. Ложка крови в качестве ответного дара ее бы устроила. Она была в совершенном недоумении, когда пальцы левой руки сомкнулись на ее листьях, а пальцы правой, обдираемые в кровь, выгребли ее из смерзшейся земли, где она уже совсем было основала свое новое королевство.
Предметом ее отдельной гордости, тем, что она сделала особенно хорошо, была память, из которой не упущено ни грана.
10. Бог на пыльной арене
Если Имоджин полагала, что дело ограничится одним только согласием, то она ошибалась. Теперь ей пришлось переносить общество множества людей, которые просто делали относительно нее свое дело и которым, в сущности, было наплевать и на нее, и на то, что свершилось преступление, переворот, убийство, и даже не одно, Олойхор спешил, ему не терпелось закрепить свое положение браком и коронацией. Поэтому ее круглый день вертели у зеркала, не давая присесть, целая толпа белошвеек корпела над ее венчальным платьем. Множество лиц, среди которых не было ни одного знакомого, размазывались и сливались в одну бесконечную ленту, вьющуюся вокруг нее. Теперь у Имоджин, однако, была цель, а ради осуществления цели можно было выдержать и нечто большее, чем несколько дней на ногах. Хуже всего было то, что дело не ограничилось одним лишь произнесенным ею «да».
Теперь ей приходилось терпеть Олойхора. Теперь, когда он думал, что сломал ее, он никак не мог удержаться, чтобы лишний раз не причинить ей боль. Но теперь, когда он думал, что сломал ее, она никак не могла его осадить.
Ни единым словом. Только смотреть ему в глаза, не отводя взгляда и думая о своей цели да вот еще о том, что авантюра, в которую он ввязался, перемолола его вернее, чем даже ее. Непременно уделяя ей час-полтора от своих дневных хлопот, поглаживая ей плечико, дыша ей в волосы, Олойхор воскрешал в ее памяти именно те картины, какие она хотела бы забыть, когда бы ее согласие было искренним. Имоджин быстро сделала это открытие: Олойхор ненавидел ее. Но и любил, конечно, тоже. Не видя ее подле себя, он не мог справиться с потребностью ощущать ее в своем владении. Когда же она оказывалась рядом, искушение отыграть ей эту зависимость оказывалось слишком велико. К тому же очевидно было, что он никогда не простит ей, что не он был ее первоначальным выбором. Вновь и вновь возбуждал в себе старую обиду, словно снова и снова касаясь обнаженного нерва больного зуба. Когда другим казалось, что он шепчет невесте на ухо ласковые слова, на самом деле он напоминал ей о Киме. Перебирая пряди ее волос, он невзначай проводил ногтем поперек ее трепещущего горла, и Имоджин проклинала себя за эти содрогания, за то, что еще не окончательно умерла, за то, что позволяет тревожить себя чему-то такому, что уже должно быть оставлено за границей, которую она, как ей казалось, перешагнула.
