— СОЛЕДАААААААААААААААД!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Мощным рывком он распахнул дверь ванной, отшвырнув в сторону Пубенсу, которая подслушала окончание разговора и как раз собиралась постучать. Грубо выхватил дочь из объятий жены и почти что волоком поволок в гостиную, не обращая внимания на вопли Соледад-старшей, требующей, чтобы он немедленно успокоился.
И словно в ответ на приступ ярости Бенхамина Урданеты в отеле замкнуло электричество, лампы качнулись и погасли. Кухня погрузилась в полумрак, лифты остановились между этажами. В этот момент Жоан Дольгут в белых перчатках и в черной тоске подливал шампанского в бокал солидного господина. В его глазах свет погас еще в миг расставания с Соледад, так что инцидент вполне соответствовал его душевному состоянию.
— А ВОТ ЭТО КТО МНЕ ОБЪЯСНИТ?!! — Бенхамин размахивал снимками перед лицом дочери, попутно бросая разъяренные взгляды на Пубенсу. — БЫСТРО, ЕЩЕ БЫСТРЕЕ, СЕЙЧАС ЖЕ!!! КТО ЭТОТ ВЕРТОПРАХ??? КАК ТЫ ПОСМЕЛА ПОЗВОЛИТЬ НИЧТОЖНОМУ ОБОРВАНЦУ ПРИКОСНУТЬСЯ К СЕБЕ? ГДЕ ЭТОТ...?! — Пальцы отца железными тисками впивались в плечо Соледад. — Я УДАВЛЮ ЕГО СОБСТВЕННЫМИ РУКАМИ!!!
С каждым словом Соледад все сильнее бледнела от страха, пока не сделалась совсем прозрачной, бесплотным духом, привязанным к действительности лишь пальцами отца, причинявшими невыносимую боль. Его звериный рык до того ужаснул ее, что она лишилась дара речи; впервые ей довелось видеть его в приступе бешенства — годами домашние слуги шептались о подобных приступах, только она всегда отказывалась верить.
— ГОВОРИ! ГОВОРИ! ГОВОРИИИИИИИИИИИШШ!
Слово отозвалось у нее в ушах далеким эхо. Словно сраженная выстрелом, Соледад Урданета без сознания рухнула на пол. От испуга с ней случился обморок.
Соледад Мальярино, кляня мужа на чем свет стоит, в панике бросилась тормошить дочь. Пубенса побежала в ванную за мокрым полотенцем и стаканом воды. Когда она вернулась, Соледад открыла было глаза, однако убедившись, что происходящее — не кошмар, но самая что ни на есть жестокая явь, предпочла снова погрузиться в беспамятство. Дальнейшие усилия привести ее в чувство оказались напрасными.
Бенхамин, утомленный собственной яростью, тяжело дыша, опустился в кресло. В комнате воцарилось ледяное молчание.
За следующие два дня никто из них не проронил ни слова. Два дня... пока Бенхамин, допивая утренний кофе с молоком, не заметил, что один из официантов как две капли воды похож на кандидата в покойники — то есть на мальчика с фотографии.
Однако на сей раз оскорбленный отец не торопился впадать в бешенство. У него созрел простой и безжалостный план. Даже сильнейшим не позволено смеяться над ним, а уж какому-то жалкому проходимцу и подавно! Поэтому он благоразумно прикусил язык. Завтрак проходил как в строгом трауре: Пубенса и Соледад не поднимали глаз от тарелок и едва прикасались к еде, Соледад-старшая не спускала глаз с супруга, зорко оберегая худой мир, которого ей удалось добиться.
Жоан ничего не понимал, но о многом догадывался, напрасно поджидая хоть какого-нибудь знака от девушек, знака, которого в нынешних обстоятельствах они никак не могли дать. Проводив семью наверх, Бенхамин вновь спустился в ресторан под предлогом, что забыл на столе очки. Примеряясь к роли волка в овечьей шкуре, он изображал сосредоточенные поиски, пока к нему не подошел Жоан.
— Вы что-то потеряли, сударь?
— Совершенно верно. Я потерял небольшой разговор, позволение, которого вы, молодой человек, обязаны были у меня попросить. Вам не кажется?
— Прошу прощения, сударь... я вас не понимаю.
— Еще как понимаете. Речь идет о моей дочери. Она мне все рассказала.
— Мне очень жаль, сударь.
— Такое случается с юными, неопытными девицами. А моя дочь еще совсем ребенок, не ведает что творит. Она еще не усвоила, что ей не подобает общаться с людьми вроде вас. Ей простительно... но вам? Работая в этом отеле, вы должны знать свое место. Вам не говорили, что в обществе существуют границы? Что, если не отрываясь смотреть на солнце, можно ослепнуть? Мне хотелось бы убедиться, что вам ясно: моя дочь вам не ровня.
— Ясно, сударь.
— Ясно, сударь... — ядовито передразнил Бенхамин. — Тем не менее вам хватило наглости приблизиться к ней, и не просто без разрешения, но воспользовавшись одиночеством девушек в наше отсутствие. Какая бесцеремонность, боже мой! Вы понимаете, что моя дочь — не вашего поля ягода? Ибо за версту видно, — он презрительным жестом указал на костюм официанта, — что мы с вами принадлежим к разным... как у вас, у прислуги, называются социальные различия? Классам? Сословиям?
— Сударь, я клянусь вам, что стану большим человеком, чтобы быть ее достойным.
— То-то же, похоже, мы начинаем понимать друг друга. И сколько лет юному дарованию, будущему метрдотелю?
— Вы обо мне?
— Разумеется.
— Шестнадцать, сударь.
— Хорошо. И сколько, по-вашему, лет вам понадобится, чтобы подняться... на должный уровень?
— Не знаю, сударь.
— Так вот, пока вы этого не знаете, извольте держаться подальше от моей прекрасной и недоступной — особенно для вас! — девочки.
— Но мы любим друг друга...
— Невелика беда.
— Я не стану докучать ей, обещаю. И я знаю, что вы скоро уедете. Позвольте мне только писать ей... до тех пор, пока...
— Пишите, пишите. Уверен, ваши письма доставят ей немало радости. — Бенхамин внезапно сменил тон, разыгрывая благодушие.
— Правда, сударь? Вы разрешаете?..
— Пишите ей, пока не добьетесь положения в обществе, пока не станете... большим человеком, и тогда мы поговорим иначе. Как тебя зовут? — Он непринужденно перешел на «ты» и даже снисходительно хлопнул юношу по плечу.
— Жоан Дольгут, к вашим услугам.
— И вот еще что, Жоан. В обмен на твои письма не подходи к ней больше до нашего отъезда, договорились? Я не хочу, чтобы о моей семье поползли сплетни по всему отелю. Мой друг Жорж Боннар, — имя директора «Карлтона» он выговорил нарочито медленно, — тоже был бы весьма огорчен таким поворотом событий. Не забывай о нашем соглашении. Мы вернемся к этому разговору, но не раньше, чем ты завоюешь себе место под солнцем.
— Согласен, сударь. Не знаю, как вас благодарить. Вы очень добры.
— Что ж, теперь тебе есть к чему стремиться. Пиши почаще, моя дочь, несомненно, будет счастлива получать твои письма. Я расскажу ей о нашей беседе.
Бенхамин протянул ему визитную карточку, и Жоан поспешно пробежал ее глазами: улица, номер дома — все в точности совпадало с адресом, который два дня назад продиктовала ему Соледад.
— Смотри же, не нарушай договора. Я буду следить за тобой. — За шутливым тоном колумбийца таилась угроза.
— Не беспокойтесь, сударь.
Жоан не двинулся с места, пока за отцом Соледад не закрылись двери лифта. Ему казалось, что грозный собеседник был искренен. Видно, постарался их понять и сменил гнев на милость. Хороший человек, подумал юноша. Отец Соледад совершенно прав: нужно трудиться в поте лица, чтобы быть достойным его дочери.
