Фаломеев кивнул.
Она ушла все той же, неизвестной сибиряку походкой. Он машинально расплатился за себя и командированного, даже не заметив дрожащих губ Алики.
Далее путь его лежал через площадь в сторону гостиницы.
– У вас есть одноместные номера с душем? – спросил он у портье.
– Разумеется. Джакузи в каждом номере.
– Дайте мне номер на два часа… Нет, на полтора.
– Молодой человек, у нас прилично. Мы по часам не сдаем, – охладел к нему портье.
– Вы меня не поняли. Я без женщины. Я для женщины. Помыться, побриться, привести себя в порядок. Можете взять за полсуток. Выручай, старик.
На «старика» портье хотел обидеться, но, посмотрев на простецкую счастливую рожу, передумал.
– Давай. Но чтоб…
И Фаломеев понял – он в пяти процентах. Сегодня решительно все удавалось.
Глава 32ТИМОШЕВСКИЙ
«Есть нечто в русских мужиках такое, что неподвластно ихним мудрецам», – подумал Николай Павлович и постарался заполнить вынужденную паузу приятными мечтами. Собственно, это уже были почти осуществившиеся мечты. Мешало только одно – срок до пенсии. А так, квартирка – конфетка, дочь в приличном колледже.
Не заграница, но все же. Дачка под Дмитровом, в Яхроме, только называется дачкой. На самом деле – двухэтажный дом на четыре спальни и три ванные комнаты, двадцать соток. Постой, а любовница? Правда, в последнее время она стала как-то странно себя вести. То щебетала без умолку, теперь все больше помалкивает, на него со стороны поглядывает. Тимошевский знал, к чему ведут подобные задумчивости. Надо готовить переправу на другой берег.
И первый образ, возникший в его слегка наконьяченном мозгу, – Оксана. А второй образ – Роман Хоменко. Вообще с этим Хоменко еще тогда надо было крепко подумать, а теперь вот уже залез, сука, накрыл вагонный бордель. Чуть с Юрочкой его не застукал (кстати, надо будет выпустить цыгана, чтоб не растрепался).
Нет, с Хоменко больше уживаться нельзя.
«Подстроить этому хохлу какую пакость – сам слетит, – подумал Тимошевский вяло. – А если не слетит?»
Мысль перестала веселить, и Тимошевский все больше мрачнел. Он понял, что боится Хоменко. Какую-то власть взял в отделении этот здоровенный хохол. Нет, не должностную, а другую, более сильную – характером. Вот ко всем своим подчиненным мог Тимошевский подкатиться на кривой козе – один брал, другой пил, третий проституток трахал, четвертый приворовывал, – а к Хоменко – нет.
От мыслей отвлек Саушкин.
– Товарищ майор, все готово, наши уже в залы пошли и на перрон. Третья группа на стоянке и у касс.
Тимошевский вздохнул, поднялся с кресла, тоскливо ему было покидать кабинет, где стоял сейф с наиболее важными документами.
Он спустился со своего второго этажа и вышел в центральный зал.
Сколько ни мой пол с шампунем, сколько ни распыляй дезодоранта, все равно человечиной пахнет. Тимошевский был брезглив с детства и потому выносить не мог запаха человеческого пота. Как только появилась первая возможность, купил подержанный «Москвич», чтобы не дышать в метро чужими миазмами. Это сейчас у него «вольво». Кстати, надо менять. Один из уважаемых знакомых назвал «вольво» чемоданом на колесах.
Тимошевский вышел через служебный на стоянку такси. Здесь работали его мужчины. Выгружающиеся пассажиры разговорчивы. Жучки же имеют хороший слух. Как только женщина скажет что-нибудь про опоздание и отсутствие билетов, они тут как тут.
Вот уже идет торговля. Мадам, в кассах билетов нет, но я готов уступить вам свои… Сколько?.. А тут оперативник в штатском.
Я дам больше, дорогой, в два раза против номинала. Настоящая мадам, дает два с половиной. Оперативник – три. Идет торг. Кто перекупит у жучка. Перекупил оперативник. Щелкнули наручники. Мадам, вы пойдете свидетелем. Но я опаздываю.
Для вас мы специально задержим поезд. Всего несколько строк для протокола.
У касс та же техника, но с небольшими дополнениями. Тимошевский заметил свою курносенькую. У нее в руках был малыш в пикейном одеяльце. Она чуть не на коленях ползала, просила за номинал. Таким образом собрала вокруг себя аж четырех жучков. Кто-то из их братии даже сжалился, продал. Конечно, был повязан со всеми вместе. Свидетелям были твердо обещаны билеты в случае заполнения протокола. Граждане свидетельствовали охотно.
Тимошевский отозвал в сторону курносенькую:
– Ты где ребенка достала? У цыган, что ли?
– Нет. Я в универмаг сбегала за куклой. Ну в одеяльце, – сказала курносенькая.
– Молодец, квитанции сохрани, оплатим. А тебе еще премию за сообразительность.
Девица-милиционер чуть было честь не отдала.
– Ты вот что… Видишь вон ту барышню в шестнадцатой кассе?
Курносенькая видела.
– Какое направление дефицит?
– Кишинев. Ни одного билета. Я справлялась.
– Что хочешь делай, в лепешку расшибись, но заставь ее достать тебе билет.
Заставь. Разжалоби. Лоб об асфальт разбей. Придумай что-нибудь. Обобрали.
Ребенку есть нечего. Третий день на вокзале. Мужа в Приднестровье убили…
Поняла? Действуй.
Майор подозвал двух оперативников и приказал установить персональную слежку за действиями курносенькой в отношении кассы номер шестнадцать.
Попадется. Куда денется. Если и свой резерв отдала, вывернется. У подруг попросит.
Курносенькая оказалась прирожденной актрисой. Были испробованы все возможные варианты. Не помог даже погибший муж. Все решил ребенок. С третьего захода Оксана не выдержала стенаний молодой русской матери и пошла по кабинкам других кассиров. На ее несчастье, все они уже свой личные, притыренные билеты кишиневского направления загнали. И тогда она посоветовала подойти к некоему Эдуарду. Сказать, что от нее.
Который в шляпе?
Нет, который в бейсболке «Кентукки». Так я ж у него уже просила.
Оксана повесила на свою кассу табличку и вышла. Скоро она появилась в зале в наброшенном на форму гражданском пальто и поманила «мамашу» за собой. Следом двинулись оперативники. Она подвела «мамашу» к Эдуарду.
– Эдик, у тебя сердце или камень? Я понимаю, что ты далеко не благотворительный фонд, но для меня-то можно было сделать? Я же просила…
– Впервые вижу, – возмутился Эдик. – Но для тебя, Оксаночка, всегда. Куда?
Кишинев небось?
Курносенькая кивнула и протянула сжатые в потном кулачке деньги.
