Опершись головой о стену, восстанавливаю дыхание. Успокаиваю тех, кто взволнованно спрашивает за дверью, что со мной. По-прежнему не открывая глаз, перестаю думать о лодыжке и настраиваюсь на игру. Перемещения, атаки и пасы выстраиваются сами собой. Я прочерчиваю собственные голевые моменты во втором тайме, программируя гол в стиле Грега Демарша, в память о нем: проходишь по флангу, обрабатываешь мяч, прикрываешь его, разворачиваешься, подача с угла штрафной и в левую девятку. Я медленно повторяю свои действия и начинаю посылать свои мысли товарищам по команде. Существует телепатия или нет, но сам для себя я сформулировал то, чего жду от них, и, если мы окажемся на одной волне, то я быстрее среагирую на их пас. Магия колдунов банту действует куда сильней на того, кто к ней прибегает, чем на внешний мир. Вот почему она так эффективна, любил говорить Чака Натзулу, лукаво при этом улыбаясь.
Я выхожу и вижу, что президент ругается с помощником тренера — единственным, кто не встал на сторону Копика. Я пытаюсь отключиться от всего и надеваю наушники. Вставляю в плеер чистую кассету и включаю на максимум тишину.
С самого начала второго тайма иду в контратаку, стараюсь открыться и получить пас вразрез. Пока итальянцы всем скопом пытаются нейтрализовать меня и сбиваются в кучу, я обвожу их. Отрываюсь, обрабатываю, целюсь в ворота на входе в штрафную; вратарь бросается на меня, пытаясь нарочно столкнуться со мной, но я отдаю Виберу, который снова занял свою позицию, он бьет с лета и попадает в перекладину. Вратарь вбрасывает мяч в игру, я перехватываю его на самой бровке. Делаю несколько ложных финтов, без особых хлопот убираю защитников на дриблинге, но мне не с кем разыграть мяч — в центре поля никого нет, и я оказываюсь вне игры. Президент вскакивает со скамейки, размахивая руками.
Мы выстраиваем стенку, Кигауи отбивает мяч головой, метрах в двадцати я его подбираю. На этот раз я атакую не один: мы начинаем перетасовку, прокидывая мяч между ног соперника, из-за чего игроки «Лацио» останавливаются, теряясь, всякий раз, когда им кажется, что мяч наконец оказался у них. После неудачного прострела с фланга Катахиро наносит удар — мяч отскакивает от штанги к Мгане, а тот посылает его в моем направлении. От девятого номера противника никак не отделаться — я в неудобной позиции. Тогда я толкаюсь опорной ногой и целюсь в левую девятку. Половина стадиона вскакивает с мест, надрывно кричат тифози[29]. На трибунах финансовые директора хватаются за свои мобильные, мои котировки снова растут.
На семьдесят третьей минуте, после пятнадцати минут вязкой игры в центре поля, судья свистит вбрасывание мяча из-за боковой, хотя был угловой. Катахиро протестует, и его удаляют — нас осталось девять, и мы снова пропускаем. Президент в шоке. Тогда он наконец решает убрать Зоргенсена, которого отстранил от матча Копик. Его сменяет Криби, выдающийся голкипер родом с Антильских островов, который перешел к нам из «Брюгге». Пока Зоргенсен думал, как ему обтяпать свои дела с налоговой, Криби прохлаждался на скамейке почем зря. Защите сразу становится легче, теперь можно пойти вперед. Сумасшедшим ударом головы я пытаюсь сравнять счет. Пять минут спустя после срезавшегося удара Мганы мяч летит прямо ко мне, и я аккуратно вкатываю его между ног вратарю. На этот раз команда ликует куда скромнее. Они рады за меня, но им и самим хотелось бы забить сегодня.
Итальянцы надеются на случайный гол, выполняя в штрафной подкат за подкатом. Криби бьет от ворот метров на тридцать и прямо на голову Вишфлида, тот пытается принять мяч, но его сбивают. Штрафной. Мгана по приказу президента указывает на меня. Если считать добавочное время, остается где-то минут десять, и на кону сумма моего трансферта. Ни разу в жизни мне не удавалось выполнить стандарт. Не умею я угадывать реакцию стенки.
Я всматриваюсь в итальянцев, выстроившихся в линию, в их сосредоточенные лица, чувствую, как закипает ярость их болельщиков. В невообразимом гуле тифози откуда-то издалека доносится мое имя. Едва различимое, оно проносится над стадионом, подхваченное, быть может, от Тальи и Руди, как краткий и настойчивый ответ на заученные речевки итальянцев. Я закрываю глаза, пытаясь почувствовать в своих венах это сердцебиение толпы, все громче и громче скандирующей «Руа». Продумываю свой ход и открываю глаза. Несколько шагов назад, разбег, смена ноги в последний момент, чтобы стенка раскрылась, и, пока она не успела сомкнуться, подкручиваю мяч и наношу удар.
Прихожу в себя уже под тяжестью навалившихся на меня Мганы и Вишфилда. Не знаю, сколько времени прошло. Они поднимают меня, лица так и светятся. От затраченных усилий и борьбы с сомнениями я совершенно опустошен, что-то сломалось в моей голове. Такое ощущение, что я уже не здесь, что это было давно. Президент попрятал все свои телефоны, на лице такая блаженная улыбка, что его круглые очки залезли на лоб. Теперь, наверное, моя продажа состоялась. Четыре гола. Сколько миллионов за каждый — не мое дело.
Последние секунды матча проходят без меня. Итальянцы продолжают безуспешно бороться и грубо нарушают правила. Они пытаются сравнять счет, но их удары настолько нелепы и слабы, что финальный свисток тонет в реве тифози, которые начиная с того момента, как я пробил штрафной, не переставая выкрикивают оскорбления в адрес своей команды.
Пока я бегу к нашей сетке, пара-тройка игроков «Лацио» хлопают меня по плечу, словно приветствуя нового игрока клуба. Уроженец Антильских островов думает, что я направляюсь к нему. Я наспех обнимаю его и несусь дальше, срываю с себя майку и бросаю ее, крича изо всех сил:
— Руди!
Талья ловит ее и передает мальчику. Она посылает мне воздушный поцелуй, улыбаясь со слезами на глазах. Он поднимает большой палец, прижимая майку к груди.
Я показываю им на гигантский экран над трибунами и возвращаюсь к команде.
— Руа Диркенс, после этой незабываемой игры, когда, забив четыре гола, вы встали в один ряд с…
— Меня видят там?
— На стадионе? Да, да, ликующие болельщики слушают вас… В один ряд с легендарными игроками, говорил я. Прежде всего, примите мои поздравления, и не могу удержаться от вопроса, который интересует всех: как вам это удалось?
Я поворачиваюсь к камере. Оператор держит ее на плече, стоя посреди раздевалки.
— Талья, ты слышишь меня? То, что ты сейчас увидишь, я делаю ради тебя. Только так я могу выкупить свободу, и, если у тебя есть желание присоединиться ко мне, это было бы здорово, но ты свободна, как и я. В любом случае сходи к моей консьержке: у нее лежат бумаги, которые ты должна подписать. И еще я хотел бы, чтобы ты позаботилась о собаке, если можешь…
— Подумать только, это же настоящее личное послание! — комментирует журналист, забирая у меня микрофон. — Извините за нескромность, думаю, речь идет о Талье Стов, молодой актрисе, с которой вас часто видят в последнее время… Добрый вечер, Талья, — добавляет он, глядя в камеру. — Вы можете гордиться нашим героем Руа… А вот и президент Руффак, он только что вошел в раздевалку. Итак, президент, ваш комментарий, как говорится, по горячим следам!
