что в древности они занимали более значительное место. И здесь также можно установить связь с синагогальной традицией: на нее указывает, например, музыкальная структура аллилуариев амвросианской литургии, самый древний образец их, дошедший до нас[213].
К этому перечню первичных элементов утрени и вечерни нужно прибавить указание на несомненно литургический характер этих служб: и «Дидаскалия», и «Апостольские постановления» в своем описании их неизменно упоминают предстоятеля, клир и народ, то есть «плерому» Церкви[214]. Это не частные молитвы, а именно литургический акт, совершаемый Церковью и от имени Церкви. Укажем также на структурное сходство этих элементов с первой, преанафоральной частью евхаристического собрания, что подтверждает догадку К. Дагмора[215], согласно которой эти службы, построенные по типу синагогальных, составляли в дни Евхаристии ее первую часть, а в остальные были службами самостоятельными[216].
Для нас не столь важно, совершались ли в первые века христианства эти службы повсеместно и во всякое время (так, слова «каждый день утром и вечером» вставлены в «Дидаскалию» компилятором «Апостольских постановлений», то есть в конце IV века). Нам важны, во-первых, их общее сходство с синагогальным культом, указывающее на их очень раннее принятие Церковью, и, во-вторых, универсальность их общего типа, хорошо показанная специалистами сравнительной литургики. Это дает нам право говорить о первоначальном уставе суточного богослужения, который и станет исходной точкой дальнейшего развития.
3. Принадлежность седмичного круга – то есть евхаристического цикла дня Господня – к самому раннему слою литургического предания не подлежит никакому сомнению, и о нем мы уже говорили раньше. К сказанному нужно прибавить хотя бы краткое указание на два вопроса, не получивших пока удовлетворительного ответа. Это вопрос о литургическом характере субботы и вопрос о ежедневном причащении. В конце III века на Востоке Евхаристия совершается не только в воскресный день, но и в субботу, и такой литургический характер суббота сохраняет в православном уставе богослужения и сегодня[217]. В объяснении этого факта мнения ученых расходятся. Скабалланович считает, что тенденция к чествованию субботы наравне с воскресением возникает только в начале III века в результате постепенного ослабления антииудейских настроений среди христиан[218]. Но по мнению других ученых это выделение субботы, напротив, продолжает в восточных церквах иудеохристианское предание, очень рано отброшенное на Западе[219]. Повторяем, вопрос этот заслуживает специального исследования. Пока что вторая гипотеза представляется нам более правдоподобной, более соответствующей первохристианскому богословию времени, о котором мы говорили выше. Надо помнить, что иудеохристианство в широком смысле этого термина (как он употреблен, например, Ж. Даниэлу в его «Богословии иудеохристианства») совсем не равно некоему духовному иудофильству. Так, «Послание Варнавы» – памятник антииудейской полемики – является тем не менее также и памятником иудеохристианства, то есть христианства, выраженного на языке и в понятиях позднего иудаизма (Spatjudentum). Мы указали выше на соотношение в этом иудеохристианском предании «дня восьмого», или первого, с семью днями седмицы, увенчиваемой субботой. вряд ли можно сомневаться в том, что иудеохристианские общины продолжали чтить субботу как праздник, как прежде всего воспоминание творения[220]. соединение этого праздника с совершением евхаристии вряд ли было изначальным, но оно произошло естественным путем под влиянием понимания самой евхаристии как праздника и было, возможно, реакцией против чрезмерно «иудействовавших» христиан. отголосок именно такого понимания субботней евхаристии можно найти в одном из памятников Эфиопской Церкви, памятнике хотя и позднем, но, ввиду многовековой изоляции абиссинского христианства, отражающем по всей видимости довольно раннее предание. в «исповедании клавдия, Царя Эфиопского» говорится: «…мы соблюдаем ее (субботу) не как иудеи, которые не пьют воды и не зажигают (в этот день) огня, но мы соблюдаем ее, совершая трапезу господню и пир любви, как заповедали нам отцы наши Апостолы и как предписано в дидаскалии. Но мы также соблюдаем ее не как субботство первого дня (то есть воскресения), который есть день новый, и о нем сказал давид: „сей день егоже сотвори господь, возрадуемся и возвеселимся в нем“…»[221] вряд ли литургическое чествование субботы могло вырасти из местных и более поздних обычаев. Надежнее предположить, что оно отражает раннехристианское богословие седмицы, начавшее бледнеть после того, как день Господень был «натурализован» и возвращен времени мира сего как день покоя и отдыха.
В первых же памятниках первохристианства мы видим выделение в седмице среды и пятницы как дней поста[222]. Это ставит два вопроса: о причине выделения именно этих дней и о месте и значении поста в первоначальном предании. Еще совсем недавно было общепризнанным мнение, что дни эти были установлены в противовес еврейским постным дням – понедельнику и четвергу, то есть по причине все того же антииудейства[223]. Но после открытия документов Кумрана можно считать доказанным, что истоки этого предания восходят к тому древнему священному календарю, которого придерживались ессеи и который, по всей вероятности, был воспринят иудеохристианскими общинами в Палестине[224]. В этом календаре именно среда и пятница имели особое значение. Христиане, усвоив их, придали им позднее новый смысл: в эти дни вспоминались предательство Иудой Иисуса Христа и Его смерть[225]. Дни эти описываются как дни поста или стояния, и это ставит вопрос о смысле поста и о его соотношении с Евхаристией. Сведения, дошедшие до нас, внешне противоречивы. Так, согласно св. Василию Великому, в среду и пятницу совершается Евхаристия[226], а по словам Сократа Схоластика, «александрийцы в среду и в так называемый день приготовления читают писание и учители объясняют его; в эти дни совершается все, что обыкновенно бывает, кроме тайн»[227]. Гораздо раньше у Тертуллиана можно найти отголосок африканских споров о том, следует ли причащаться в дни стояния[228]. При разрешении этого вопроса нужно помнить, что раннее – доконстантиновское, домонашеское – предание под постом разумеет, прежде всего, пост однодневный, состоящий в полном воздержании от пищи, а не в принятии особой пищи, как позднее стало пониматься пощение. Это воздержание продолжается до девятого часа (то есть до 3 часов пополудни), и такое понимание поста, заимствованное опять-таки у иудейства, можно определить как литургическое. Оно связано с пониманием Церкви как сущей «не от мира сего», но пребывающей в «мире сем». Пост – это «стояние» самой Церкви, народа Божьего, пребывающего в готовности, ожидающего парусии Господа. Ударение здесь не на аскетической ценности пощения, а на выражении – отказом от пищи, то есть от подчинения естественной необходимости, – все того же эсхатологического характера самой Церкви, самой христианской веры. «На пост смотрели, – замечает М. Скабалланович, – как на своего рода праздник, торжество»[229]. Отсюда соотносительность поста с причащением, как ожидания
