не искоренилось это чувство окончательно.
— Андрейка, на-кось кусочек хлебца, — предлагает мимоходом кто-нибудь из доходяг.
— А вы как же?
— Да ты бери, бери цуцик, — ласково басит дающий, глотая голодную слюну, — мне вчера кореш[33] аж две пайки дал, так что я теперь на два дня заправился, — беззастенчиво врет доходяга.
— Аж две пайки, — удивляется Андрейка, делая большие глаза, — а он-то откуда взял столько? — не совсем верит он.
— Так он же на чешском блоке живет. Знаешь, какие они посылки получают из дому? Вот и подкармливают нашего брата.
Андрейка знает, что чехи действительно подкармливают нашего брата, и берет предложенный ему хлеб.
— Диду Остап, возьмите кусочек, — предлагает Андрейка половину и не отстает до тех пор, пока дед не берет кусок, чтобы спрятать, а потом, при случае, под каким-нибудь предлогом отдать Андрейке.
— Диду, а правду говорят, что у Гитлера один глаз не свой? Ну не настоящей, искусственный, значит. Говорят, ему в ту войну газом выжгло.
— Не знаю, Андрейка, не знаю. Глаз, может, и настоящий, а вот душа у него не настоящая. Не человеческая душа.
— А он когда войну-то кончит? Как думаете?
— А вот когда ему эту нечеловеческую душу вытрясут, тогда и войне конец. Тогда поедешь со мной на Урал-то?
— А чего не поехать? У меня все равно никого нет. И село спалили начисто, — грустно отвечает Андрейка.
— Ничего, дорогой, села еще лучше отстроим, чем были. Подкормимся маленько да за работу. Ух, и работать будем. Душа стосковалась по настоящей работе, — мечтает дед.
— Да вы же и так вон как работаете. Какой я вам помощник? Я же вижу — не маленький.
— Какая это работа, Андрейка! Это так, для видимости. На работу я здорово злой.
— А чего же на нее злиться, на работу-то? — недоуменно говорит Андрейка. — Работа — она всем нужна. Кто не работает, тот не ест.
— Эк ты меня коряво понял, — смеется дед Остап. — На работу злой — это значит охоч до работы, а ты… А насчет того, кто не работает — тот не ест, это ты зря, это у нас дома так-то. А здесь? Здесь вот мы с тобой работаем, а пупок к позвонкам подводит с голоду, так-то. А вон посмотри, они не работают, а жрут так, что аж за ушами пищит. Капитализм, — и дед показывает куда-то влево. Там под толевым навесом, около инструментальной будки, на маленьком складном стуле, вытянув вперед негнущуюся раненую ногу, сидит старший конвоя барон Эрнст фон Кенигсфельд. С ним трое эсэсовских солдат и три громадные овчарки. Завтрак, по-видимому, подходит к концу, о чем можно судить по пустым бутылкам, валяющимся около ящика, заменяющего стол.
— Сынок, принеси-ка ломик, а то нам не поднять эту проклятущую, — и дед толкает ногой шпалу, глубоко увязнувшую в грунте. Андрейка срывается с места и бегом мчится к инструментальной, предусмотрительно огибая ее с противоположной стороны от завтракающих эсэсовцев. Взвалив на слабые плечи тяжелый лом и придерживая его обеими руками, он забывает, что за углом завтракают эти «сверхчеловеки» и, с разбегу свернув за угол, натыкается на рычащую овчарку. Отскочив от оскала белых клыков, он спотыкается и падает, уронив тяжелый лом.
— Унд дизе арбайтер[34], — иронически кивает на него один из солдат.
— Ком, ком, майн либ юнге[35], — манит его пальцем Эрнст, и когда он поднимается на ноги, косясь на рвущихся с поводков псов, Эрнст с подкупающей улыбкой на своем красивом иконописном лице протягивает ему большой кусок белого хлеба, густо намазанного маслом.
Андрейка недоверчиво пятится назад.
— Ком хирхер[36], — кричит Эрнст, и его глаза темнеют, становятся злыми, еще резче прорезываются складки в углах рта.
Андрейка робко делает вперед два шага и протягивает руку. В то же мгновение кусок летит в сторону одной из собак, и захлопнувшимся капканом щелкают собачьи челюсти, хватая его на лету. Очень довольный, хохочет барон фон Кенигсфельд, ему вторят солдаты. Андрейка мучительно краснеет, смотрит на них полными слез глазами и, круто повернувшись, бежит в сторону деда Остапа. Эрнст вырывает у одного из солдат поводок собаки и издает короткий, свистящий звук:
— Пст! — Отпущенная овчарка в несколько прыжков догоняет Андрейку и прыжком сбивает его с ног. Вскочив на ноги, мальчик молча отбивается своими деревянными колодками и, по-видимому, случайно удар его ноги попадает по горлу собаки. Овчарка падает на передние лапы и воет, крутя головой и неестественно вытягивая шею. Подоспевший солдат с разбегу надевает Андрейке на голову узкое ведро и отскакивает в сторону, давая место спущенным с поводков озверевшим псам. Все смешивается в сплошной: крутящийся на земле клубок. Визг, рычание, хрип и неистовый хохот Эрнста и эсэсовцев сливаются в жуткую адскую какофонию, и никто не видит, как с насыпи, пригнувшись и по-горилльи свесив впереди себя длинные руки, бежит дед Остап, никто не видит, как он, подхватив уроненный Андрейкой лом, сначала бросается к рычащему клубку, но потом, передумав, круто поворачивается назад и, как копье, со страшной силой бросает лом в Эрнста. Тяжелое оружие с хрустом пронзает грудь барона фон Кенигсфельда повыше орденской ленточки и пришпиливает его тело к стене инструменталки. Эрнст удивленно распахивает глаза, хватается руками за конец лома, торчащий у него из груди, и как-то устало опускается на него головой, роняя пилотку с волнистых белокурых волос. А дед Остап в это время бросается в клубок псов, рвущих Андрейку, но помощь его опоздала. Первый опомнившийся от неожиданности эсэсовец длинными автоматными очередями хлещет по деду Остапу, по собакам, по тому, что осталось от растерзанного Андрейки, потом к нему присоединяются другие эсэсовцы и исступленно строчат по неподвижной, уже бесформенной массе клочьев мяса, крови, собачьей шерсти и лохмотьев из полосатой материи.
Через два дня после трагической гибели Андрейки на совещании интернационального центра представители русской секции Николай Кюнг и Николай Симаков в категорической форме поставили вопрос о необходимости взять детей под особый надзор и защиту организации. Случай с Андрейкой был не единственным, а неорганизованная помощь детям давала мало результатов. Маленькие узники от шести лет и старше поступали из разных стран Европы. Вместе с родителями их вырывали из теплых домов Франции, Венгрии, Румынии, Польши и под душераздирающие
