ладонями в подоконник и смотрю на улицу.
Из моей палаты окна выходят во двор клиники. Там аллея, скамейки. На одной из них курят и смеются молодые медсестры. Одна их них мне шепнула по секрету, что Артем был рано утром в больнице. Сводный очень переживал и поругался с отцом. Добился, чтобы ему разрешили заглянуть в палату.
Не удивилась. Я уже успела понять, что Север очень упрямый. Если ему что-то надо, он прет напролом. Вот и со мной так вышло. Ему надо было выиграть их дурацкий спор…
Дверь с тихим скрипом открывается. Разворачиваюсь вполоборота и противный ком встает поперек горла. Артем проходит в палату. Мое сердце с каждым его шагом бьется все чаще. Грозовое небо в его глазах бушует от эмоций. Я еще не видела его таким…
Растерянным? Неуверенным?
Да, что-то такое прослеживается в его образе сильно сбивая мои мысли не в то русло.
– Привет, – делает еще один шаг ко мне, я вжимаюсь бедрами в подоконник.
– Север, не смей, – едва шевелю губами. – Не подходи ко мне больше! Предатель! Я знала, что тебе нельзя верить! – выпаливаю с обидными слезами, которых совсем не планировала.
– Эль, перестань, – устало.
Я вдруг понимаю, что Тёма не спал все последние сутки, но меня несет на эмоциях и я продолжаю отгораживаться от него. Мне просто очень страшно и все еще больно.
– Как ты мог на меня спорить?! Ненавижу тебя! Пусти! – толкаю его в грудь в желании обойти и спрятаться на кровати от его присутствия. Сводный делает шаг назад. Замирает.
– Иди ко мне, любимая девочка, – протягивает руку. – Обещаю, я все тебе объясню.
– Нет, – кручу головой, шмыгая носом.
– Этель, – последний шаг и я прижата к подоконнику его крепким телом, – я чуть с ума не сошел за эти сутки, – его наглые руки обнимают меня за талию.
Тёма прижимается губами к моему лбу, заглядывает в глаза. Чувствую его тепло, его тревогу, вибрирующую на кончиках пальцев. Вижу, как нервно колотится вена на его шее. И не могу больше оттолкнуть! Просто рука не поднимается. Не притворяется ведь… Вот сейчас я вижу, что он не притворяется, как и тогда, в поездке. Не ошиблась? Пожалуйста, глупое сердце, скажи, что я сейчас делаю все правильно.
Обнимаю Артема в ответ. Прижимаюсь так крепко, как могу, и плачу, высказывая в этой истерике все, что чувствовала.
– Прости меня, – хрипит его голос и горячие губы хаотично прикасаются к моему лицу собирая слезы. – Прости… – его верхняя губа вздрагивает от злости на себя. Веду по ней пальцем, закрываю глаза и просто утыкаюсь носом в его футболку. Мне здесь безопасно, на его сильной, твердой груди. – Я все сделал неправильно. Обидел тебя. Прости, – повторяет снова и снова. – Ты моя любимая девочка. Я же не знал этого тогда. Не понимал еще, что влюбляюсь, – чувствую его улыбку, но мне не хочется поднимать голову. Я дышу им и пытаюсь смириться с тем, что без него у меня никак не получается уже. Мне без него еще больнее, чем с ним.
– Обещай, что расскажешь мне всю правду, – прошу его. – Больше ничего не скрывая, Тём. Слышишь?
– Слышу, обещаю, только не пугай меня так больше.
Поднимаю голову, смотрю ему в глаза. Мои губы тут же попадают в плен, а в животе просыпаются бабочки.
– Вы озверели что ли?! – рявкает дядя Паша. Тёма закрывает меня собой, разворачивается к отцу. – Северов, твою мать! – уже немного спокойнее, но все еще нервно. – Можно при мне не демонстрировать вот это все? И спите вы в разных комнатах! А лучше на разных этажах!
– На разных континентах еще скажи, – ухмыляется сводный.
– Ты сейчас договоришься, я тебе и такое устрою. Помоги Эле собраться. Жду вас в машине, – уходит, громко хлопнув дверью. За моей спиной дребезжит стекло. Щеки горят, а я не могу перестать улыбаться.
Нервно смеясь, переглядываемся. Тёма вручает мне пакет с вещами. Мотокостюм упаковывает в сумку.
– Выйди, – прошу его, – мне надо переодеться.
– Я отвернусь, – демонстрирует, встав ко мне спиной.
– Север!
– Да не смотрю я, Эль. Обещал же быть честным.
Точно. Доверие начинается с мелочей. Вот сейчас и проверим, как он держит слово. Пристально следя за его затылком, быстро снимаю больничную ночную рубашку, надеваю белье, надеясь, что собирал его не Артем. Сверху футболку, мягкие спортивные штаны и такую же куртку с капюшоном с ушками.
– Готова.
– Умница, – разворачивается, подходит и надевает капюшон мне на голову. Щелкает пальцами по кошачьим ушкам. По глазам вижу, что ему нравится.
Обуваюсь. Держась за руки, выходим из палаты, прощаемся с персоналом и к лифту. Хромаем и ржем друг над другом. Он пострадал из-за меня, а я из-за него. Теперь мы квиты.
На улице дядя Паша нервно курит возле машины. Увидев нас, делает сразу две глубокие затяжки прямо до фильтра. Тихо ругается, обжигая губы.
– Я просил избавить меня от демонстрации ваших отношений, – напоминает он.
– Ничего не могу с собой поделать, – дурашливо улыбается Тёма.
– Надо же. Мой сын и правда влюбился. Я уже думал, ты совсем потерян для общества. Но я предупредил!
– Да услышал я, услышал. Соскучился просто.
– Поехали. Дома еще поговорим обо всем этом.
Дядя Паша садится вперед и всю дорогу демонстративно на нас не смотрит. Мы сидим близко – близко друг к другу и держимся за руки. У меня все еще болит голова. Позволяю себе положить ее на плечо Артема.
– Давно не видел, чтобы ты так улыбался, сын, – неожиданно произносит отчим уже на подъезде к дому.
Нам открывают ворота. Бабушка Тёмы стоит возле флигеля охраны. Машина останавливается. Выгружаемся.
– Ну как ты, девочка? – обнимает меня без грамма упрека. – Я приехать хотела, но Паша вот сам тебя привез. Где болит? – гладит меня по волосам, нащупывает ушиб. – Дети… – вздыхает она. – Выпороть бы вас обоих! Что ж вы творите… – снова вздыхает, прикладывает ладонь к моему лбу. – Горячая какая. Пойдем в дом скорее.
Оглядываюсь, вижу, как дядя Паша тормозит за рукав Артема и предупреждающе на него смотрит.
Поднимаемся по ступенькам, проходим в гостиную. Сталкиваюсь взглядами
