с осужденных цепи.
Конечно, Ефрем ни слова не сказал Казане о том, что дядя просил его вернуться к своему народу, но юноша не мог этого исполнить, так как его тянуло к ней.
Оказалось, что отец Казаны остался в Танисе и юноше нечего было опасаться встречи с этим суровым человеком и быть им узнанным.
Казана также рассказала, как она плакала после разлуки с осужденными и что пусть Осия узнает, на какие жертвы способна любящая женщина. Юноша не преминул упомянуть и о том, что предлагал дяде развязать и его веревки, но тот отказался, думая, что своим согласием еще может повредить племяннику и задержать его. Тогда молодая вдова повернулась к кормилице и заметила:
— Это один только Осия способен на подобное самопожертвование.
Действительно, бегство Ефрема было сопряжено с большими опасностями; правда, он еще с детства отличался быстротою ног, и теперь ему это пригодилось, а дорогу он научился распознавать по звездам, и вот, слыша свистки сторожей и лай собак, он бежал без оглядки все вперед и вперед; часто он спотыкался о камни и неровности почвы, так что даже падал, но быстро поднимался и опять бежал. Одну из собак, напавшую на него, он убил о скалу, а другой — камнем размозжил голову. Из других преследователей он не видел никого ни ночью, ни на следующий день. Наконец ему удалось достигнуть большой дороги, и тут люди указали ему путь к лагерю фараона. Однако к полудню он почувствовал сильнейшую усталость и заснул под широкою тенью сикоморы; когда же он проснулся, то солнце клонилось уже к закату. Юноша был страшно голоден и вытащил с поля несколько штук реп, но тут показался хозяин, накинулся на беглеца за воровство, и Ефрем еле спасся от его преследования.
Часть следующей ночи он брел по дороге и отдыхал у колодца, так как знал, что дикие звери избегают столь людных мест.
После восхождения солнца он снова пустился в дорогу и шел по той самой местности, где проходили войска. Дойдя до одной плодородной долины, он увидел вдали деревню и намеревался пройти в нее, думая продать там свой золотой наручник, а на вырученные деньги купить себе пищи, так как голод сильно его мучил; юноша даже рассчитывал, что у него должно еще остаться несколько меди и серебра на дорогу, но, размыслив хорошенько, он отказался от этого намерения: его могли принять за вора по его оборванной одежде и снова засадить в тюрьму.
Тогда, как не было ему горько, он решился попросить милостыню и для этого остановился у дверей одного поселянина и попросил хлеба, но жестокий египтянин не дал ему ничего, а только посмеялся, что такой крепкий и здоровый юноша, вместо того, чтобы работать, просит подаяние, тогда как это простительно делать только старым и калекам. Другой отказал также и даже грозил прибить Ефрема.
Юноша шел с поникшею головою и уже стал приходить в отчаяние, как одна молодая женщина догнала его, сунула ему в руку хлеба и несколько штук фиников, заметив при этом, что дала бы и больше, но недавно через их деревню проезжал фараон и пришлось доставить ему очень много припасов, так что поселяне сами остались почти и без ничего.
Это столь неожиданное подаяние Ефрем съел у первого колодца, и оно показалось ему вкуснее самых дорогих яств.
Позавтракав, Ефрем как-то нерешительно побрел далее, но, казалось, сама судьба приняла его сторону и указала ему путь. Около получаса шел он по пустынной местности и вдруг на краю дороги увидел молодого человека почти одних лет с ним. Этот юноша держал ногу обеими руками и громко стонал. Ефрем подошел к нему ближе и, к немалому удивлению, увидел, что это был никто иной, как гонец Казаны; Ефрему приходилось часто встречаться с ним во время своего пребывания у Горнехта.
— Апу, наш нубийский скороход! — прервала его молодая женщина.
Ефрем отвечал утвердительно и продолжал свой рассказ.
Нубиец был послан своим господином передать письмо принцу Синтаху как можно скорее, и быстроногий юноша, часто перегонявший благородного коня, летел по дороге, как стрела, и уже давно прибыл бы на место своего назначения, если бы ему не попал в ногу осколок стекла; рана его была очень глубока.
— И ты помог ему? — спросила Казана.
— Как же я мог поступить иначе? — возразил Ефрем. — Несчастный исходил кровью и был бледен, как смерть. Я снес его к ближайшему водоему, промыл рану и помазал ее бывшим с ним бальзамом.
— Еще год тому назад я подарила ему банку с бальзамом, чтобы он носил ее в кармане, — вставила свое слово тронутая кормилица и отерла слезы.
Ефрем сказал ей, что нубиец с благодарностью говорил ему о ее подарке, и, затем продолжал:
— Я оторвал у него верхнюю часть передника, перервал ее на полосы и перевязал больному рану, как умел. Тогда гонец, не знавший о случившемся со мной несчастий, передал ему значок и письмо, прося доставить последнее принцу Синтаху. О, с каким удовольствием принял я на себя это поручение, и не прошло двух часов, как я уже был у лагеря. Письмо теперь в руках принца, а я вот здесь и вижу, что мое присутствие тебе приятно. А я хотя и вполне счастлив сидеть тут у твоих ног и смотреть на тебя и очень благодарен тебе, что ты выслушала мой рассказ, но ведь меня опять поймают и закуют в цепи. О, мое несчастье так велико! У меня нет ни отца, ни матери, которые бы меня любили, ты одна только дорога мне, не отталкивай меня! — вне себя воскликнул он.
Вследствие пережитых Ефремом за последние дни событий, он был в крайне напряженном состоянии и теперь, глядя на ласковое выражение лица Казаны, не мог более выдержать и зарыдал, спрятав лицо в колени Казаны.
Молодая женщина почувствовала сострадание к юноше, и у ней на глазах также показались слезы. Она подняла его голову, поцеловала его в лоб и в обе щеки и сказала:
— Ты — бедный юноша! Зачем я тебя буду отталкивать? Твой дядя — самый дорогой для меня человек в целом мире, а ты все равно, что его сын. Ради вас я решилась на то, от чего в другое время отвернулась бы с отвращением; но теперь пусть другие говорят про меня, что им угодно, меня это нисколько не огорчает; только бы мне удалось то, за что я готова отдать свою жизнь. Подожди, мой бедный мальчик… — и она вторично
