её, опасности, Марии Фёдоровне Ельской предстоит стать ловчее, осмотрительнее и сильнее.
Эпилогъ
Для кого-то графиня Ельская была Марией Фёдоровной, медиумом или ведьмой, для неё же она была – Марьюшкой. Ребёнком, который не просто рос под её надзором, а учился ходить, наступал на грабли и набивал шишки; ребёнком, что слишком рано повзрослел и стал опекать других, дабы уже те не следовали её путём, а обходили все кочки и опасности. Порой, правда, Надежде Никифоровне казалось, что барышня слишком увлекалась, напрочь позабыв о себе. А может, её графиня попросту боялась взглянуть в собственное нутро?
Как бы то ни сталось, а Надежда Никифоровна любила свою барышню самой нежной любовью: как любят матери и отцы. Оттого-то, стоило Марьюшке покинуть дом, женщину начинали преследовать дурные мысли. А с тех пор, как та открыла этот свой салон, мысли навязчивой тенью ступали по пятам и денно и нощно. Ну вот зачем дразнить нечистую силу, подкармливая её интерес? Опасно всё это. И что бы Мария ни твердила, а её не переубедить.
Неустанно Надежда Никифоровна молила Бога, чтобы тот дал барышне здоровья и благополучия, чтобы отвёл беду, да вот тревога всё никак не отвязывалась. Прибираясь в комнатах, женщина то и дело обращалась мыслями к Марьюшке: «Всё ли с ней в порядке, покушала ли, поспала ли»
Единственной отрадой в такие минуты выступала дочка Анюта.
– Ах, маменька. Вы напрасно изводитесь. Наша барышня ни Илью, ни себя в обиду не даст, – раз за разом повторяла девочка, когда женщина случайно роняла вслух очередное переживание.
«Может, правда зря я это? – обращалась Надежда к самой себе. – Вот продолжит Марьюшка вести дружбу с Вишневской, найдёт себе мужа, а там и покончит со своими сеансами».
Так она и успокаивалась, пока какая-нибудь из тревожных вестей, приключившихся в городке, не сеяла зёрна, из которых непременно да вырастали какие-нибудь ростки ещё более серых слякотных тревог.
А новостей в их городке с каждым днём приключалось всё больше и больше. То найдут мёртвых хозяев в собственном доме, двери и ставни в котором наглухо закрыты; то поклеят объявление об очередной пропаже человека, да прямиком с главной площади; то ещё невесть что. Взволнованная Надежда Никифоровна строго-настрого запретила Анюте выходить из дома вечерами и подолгу задерживаться на рынке. Бережёного бог бережёт.
За плеском воды женщина едва расслышала возвратившуюся от молочника дочку.
– Что там у тебя? – подивилась Надежда Никифоровна, перестав выжимать бельё. – Что у тебя в руках?
Анюта несла серебристый портбукет, походивший на миниатюрную остроконечную вазу. Когда девочка подошла ближе, Надежда Никифоровна смогла хорошенько рассмотреть и цветы.
Женщина подняла осоловелый взгляд на дочь и свирепо гаркнула:
– Кому хватило наглости послать столь гадкий букет?!
Анюта лишь пожала плечами.
– Выкинь их, – посоветовала женщина, ощутив, как нехорошее предчувствие подкатывает к горлу.
– Неправильно так, матушка. Вдруг важный букетик-то? Может, у барышни появился тайный воздыхатель? – Анюта хихикнула, но строгий вид маменьки охладил её романтический настрой.
– Книжек меньше читай. А страшил этих всё же выбрось.
В чёрных махровых лепестках фиалки не было ни свежести, ни хрупкости, ни особой притягательности, и всё же на них хотелось смотреть. Девочка коснулась одного из них, гадая, что же могли значить эти причудливые цветы?
Русско-цветочный разговорник
«Языкъ цветовъ»:
Фиалка чёрная – «До скорого свидания!»
