смерти-изнасилуют, не делай так, не делай так, но я всегда так делал, ходил один, ходил один домой ночью, когда все остальные отправлялись домой, когда все заканчивалось, я делал вид, что тоже иду домой, но вместо этого забредал в какой-нибудь магазин и покупал пиво, или вино, или водку и садился на лестнице в уголок, было так тихо, и темнота в парке окутывала так плотно, я докурил остатки гашиша, и прислонился спиной к грубой кирпичной стене, и что-то почувствовал, что-то большое, я почувствовал, что еще поживу немного, пару лет, что я не мертв, пока нет, я почувствовал себя счастливым. Может, я не заслужил этого, но был счастлив. И конечно, я понимал, что все это бред. Все это криво и неправильно. И недолговечно. И я буду, и должен быть так или иначе наказан за это, рано или поздно, очевидно, несомненно, но это чувство не задержалось, оно ускользнуло, я наступил на него, пошел дальше, и рассмеялся над этим всем, и тут же ощутил, что за это я тоже должен быть наказан, но и это не задержалось во мне, потому что я ощутил благодать, почувствовал, как она снисходит на меня и проходит сквозь, вверх, вниз, не знаю, но я чувствовал, как что-то течет. Конечно, наказание было неминуемо, но его время еще не пришло, сейчас царила благодать, сейчас я сидел в темноте на каменных ступенях и тело переполняла невероятная сила, жизнь, я сидел в тишине, взял зажженную сигарету, и прижал ее к предплечью, и держал огонек на тонкой коже с тыльной стороны руки, и держал его столько, сколько мог, до тех пор пока не выдержал, и я выпил остатки, и затушил сигарету, и пошел домой, и дома в стакане на кухонном столе оставалось немного водки, и я выпил ее залпом, и включил радио, прокрутил до спокойной ночной передачи, услышал хор, и лег на кухонный пол, и увидел висящие у себя на магните ножи, и я встал, и взял два самых больших, по одному в обе руки, и снова лег на пол, и некоторое время лежал ровно, чувствовал энергию, и покой, и тишину, и что мне нужно еще немного пожить, еще чуть-чуть, может, еще пару лет, все было хорошо, спокойно, мое тело правда все это в себя вмещало, оно тянулось от глубокого потока темной мути подо мной, которая тоже была частью меня, от холодных пещер с покрытыми влагой сталагмитами и сталактитами, проходов и ответвлений, и еще проходов, все более и более тесных, уходящих глубже и глубже в земную кору, которая тоже была моим телом, оно тянулось от этого подземного мира наверх, к поверхности, и к грудной клетке, и голове, встречающейся с миром, и к ногам, и рукам, и ножам, на остриях которых все скапливалось в виде концентрата, на маленькой поверхности, которая может проколоть, может воткнуться в тело, и я так и лежал, и это укачивало меня с невероятной силой, и я чувствовал, что тело живет и будет жить еще какое-то время, и так я уснул, такой счастливый, в какой-то мере пораженный тем, что иногда все может быть так просто, ясно и понятно, именно в тот момент, ночью, когда везде потушен свет, когда все спят, когда все отдыхает, только одинокие ночные существа крадутся в темноте, и не спит одно-другое всевидящее око копа, но в целом спокойно и хорошо, и я забрался наверх на виадук, где Суут однажды упражнялся в своем диком стиле, через ограждение на южной стороне, чтобы не идти к главной лестнице в обход, осторожно, чтобы не порвать куртку, и я зашел на вокзал с задней стороны, спрыгнул вниз у почтовых грузовых платформ, увидел, что одни ворота открыты и там сидели и курили двое, я поднял руку и кивнул для приветствия, но они не ответили, только с подозрением на меня посмотрели, а я плюнул на землю, почувствовал, как подступает голод, и пошел к автобусному вокзалу, проверил расписание, и посмотрел на часы, и подумал обо всем, что произошло именно в этот момент, именно сейчас, именно вот сейчас, и потом я посчитал мелочь в кармане, пошел и купил стаканчик чая, опустил туда семь кусков сахара так, что дама за прилавком ничего не заметила, сел на тротуар, и закрыл глаза, и начал пить, и вспомнил Диму и остальных и то, что сейчас я о них думаю, и сейчас это уже случилось, и сейчас я живу, но скоро это закончится, и сейчас мы живем, и кто-то сейчас умирает, и я снова думаю, что кто-то умирает сейчас, прямо сейчас, что это случается снова, и снова, и снова, в множестве разных мест, по множеству разных причин, совершенно разным образом, и имеет разное значение, и я думаю о том, что мы обычно говорим, покойся с миром, и я думаю, что тот, кто умирает, на самом деле покоится, действительно покоится, что так и есть, что должно быть так, что когда человек умирает, то никто уже не может причинить ему вреда, так зачем все это горе, когда близкие покидают нас, почему мы не радуемся вместе с ними? Почему мы не умеем радоваться тому, что происходит вне поля нашего зрения, тому, что происходит, когда мы отворачиваемся, что происходит в одном месте, в то время как я живу в другом. И как раз, когда я обо всем этом думаю, когда я уже встал и пошел, когда я думаю о смерти, и похоронах, и покое, и всем этом, о радости, о поле зрения, перспективе, о влиянии места на всё, на способ мышления, на способ ви́дения, на то, как мы слушаем, пробуем, чувствуем, и все вот это, когда я думаю, что мне надо домой, лечь, я так устал, хочу только спать, хочу только лечь и заснуть, дать отдохнуть своему телу, своему мозгу, то слышу голос, кто-то говорит: Эй, брат. И я оборачиваюсь, и он идет типа в трех, четырех метрах позади меня, быстро приближаясь. Белая кофта и большие блестящие часы на руке. Эй, купишь? Кокс, скорость, трава, колеса, герыч? Я мысленно посмеиваюсь, нет, достаточно, думаю я, на сегодня хватит. Я так устал. Нет, спасибо, улыбаюсь я, не нужно, и тут он подходит ко мне, близко, и говорит: Купи у меня, ты должен у меня купить, и его лицо очень близко к моему, и я чувствую: что-то не так. Купи у меня, повторяет он. Спокойно, браток, говорю я, продолжая улыбаться. Спокойно. И я говорю, что у меня нет денег,
