имя, и от этого в сердце что-то трепещет, как птица.
Гостиная настолько большая, что в ней можно устраивать пробежки. Майкл подходит к окну посмотреть на вид, но он загорожен соседним зданием с граффити на стене и лежащим на тротуаре снегом – чистым, мягким и белым. Майкл садится на диван с чашкой чая, смотрит на гитару в углу комнаты и жалеет, что бросил музыку. Здесь ему спокойно, как уже давно не бывало. Может, дело в месте или в ней.
Он выходит из дома и направляется к станции метро на Морган-авеню. Под ногами мягкий пушистый снег, но пальцы от него мгновенно замерзают. Майкл идет мимо промышленных зданий, переделанных в апартаменты, заснеженной баскетбольной площадки и думает, каково было бы на ней сыграть. Ехать в поезде, через весь город, днем – странно. Странно, но кажется привычным, будто он делает так каждую неделю. Он обводит взглядом пассажиров вагона, они этого не замечают.
Метро Нью-Йорка запутанное, карта похожа на изображение центральной нервной системы человека. Только ньюйоркец поймет, как тут не потеряться. Он выходит из вагона и пересаживается на красную ветку, до 135-й улицы. Он называет ветки по цветам: красная – до Гарлема, зеленая – до Бронкса, серая – до Бруклина. Белль сказала, что глупо запоминать ветки по цветам, когда он спросил, как до нее добраться, и вместо этого предложила систему с буквами, которая показалась ему еще глупее, особенно когда Белль сказала про «районные маршруты».
Майкл сходит на 166-й улице и оглядывается. Помнится, Белль говорила – во время их долгой загадочной прогулки, – что здесь недалеко есть ресторанчик, где готовят соул-фуд и изумительные торты, и он подумал, что неплохо было бы купить пару кусочков. Шоколадный для нее и морковный для себя. По дороге к ресторану он видит банкомат. Подходит, вставляет карту и смотрит баланс: 1452 доллара. Глубоко вздыхает. Нет ни паники, ни спокойствия, только слабое смирение с тем, что это значит и что его ждет. Нельзя забывать, зачем я здесь. Майкл берет десерты в кафе, возвращается в метро на синюю ветку и едет до 135-й улицы.
– Его нельзя не заметить. Это высокое бурое здание в трех кварталах от станции. – Она дала четкие простые инструкции, а он все равно заблудился. Майкл смотрит на вершины зданий. В конце концов, находит дорогу благодаря картам в телефоне. Он поднимается на лифте и стучит в темно-красную дверь. Белль открывает.
– О, привет! – произносит она нараспев. – У тебя получилось!
– Вполне себе получилось, – улыбается он.
На ней длинное струящееся платье с узором, облегающее стройную фигуру. Голова замотана в шелковый шарф.
– Проходи, – говорит она по пути в кухню через сквозную гостиную. – Я кормила кошку.
Он осматривается и садится на кожаный диван, стараясь стать как можно меньше. Широкоугольный телевизор выключен. Его взор привлекает книжная полка слева. На ней картины – одни на холсте, другие на стенах – с эзотерическими богоподобными фигурами, каждая из которых напоминает ее очертания.
– У тебя очень красиво.
Из-за огромной напольной статуэтки в азиатском стиле выходит кошка. Она странно прихрамывает, на ошейнике маленький бубенчик.
– Я надела ей бубенчик, потому что она часто уходила и терялась. Ее сбил автомобиль, и ветеринару пришлось ампутировать ей лапку.
– Бедолага, – говорит Майкл, надеясь, что звучит искренне.
– Это было до меня. Я взяла ее из приюта. Влюбилась в нее с первого взгляда, – смеется Белль. – Ее зовут Моника.
– О, как Монику из «Друзей»?
– Нет.
– Монику Селес?
– Не-а.
– Монику Левински?
– Не…
– Так, у меня закончились Моники.
– Как певицу Монику [32].
– А, точно.
Она берет кошку и начинает гладить.
– Ты ведь дружишь с кошками?
– Да, конечно, – отвечает он, убеждая скорее себя, чем ее. Она протягивает ему кошку, как будто хочет, чтобы он подошел и взял ее.
– Может, в следующий раз, – говорит Майкл и нервно посмеивается. За окном ясный день, но у Белль задвинуты шторы, горят свечи и тлеют ароматические палочки с шалфеем, так что в квартире витает атмосфера полуночного мистического сеанса.
– Снимай куртку, не бойся, – смеется она, – и устраивайся поудобнее.
Ее смех успокаивает. Он расслабляется и снимает куртку, шарф, ботики и растягивается на диване, занимая куда больше места, чем прежде.
– Так, не перебарщивай, – хихикает она, подойдя к нему с чашкой теплого напитка.
– Чай? – улыбается он, затем и она улыбается, напоминая ему, как давно уже никто не дарил ему улыбки. – Я принес пирожных. – Он передает коробку, она жадно хватает ее, а через пару минут приносит пирожные на блюдцах. Белль садится рядом с ним на диван, подогнув ноги. Из угла доносится пение с хрипотцой, играет акустическая фолк-музыка. Они пьют чай, едят пирожные и наслаждаются своим уединением.
– Майкл, мы уже не первый раз встречаемся, но я так ничего о тебе и не знаю, – говорит Белль, сделав глоток.
– Что ты хочешь узнать?
– Ты о себе совсем не говоришь.
– Ладно. Так что ты хочешь узнать?
– В этом-то и дело, ты не должен спрашивать меня.
– Мне что, просто говорить?
– Да!
– Про себя?
– Именно.
– Не знаю. Я к такому не привык. Мне некому обычно рассказывать. В смысле, люди есть, но мне все равно одиноко, даже если рядом кто-то знакомый.
– У меня тоже такое было. Ну, по большей части. – Она замолкает и вздыхает, глядя в чашку с чаем. – У меня была большая семья. Я росла с двоюродными братьями и сестрами и с дедушками и бабушками, но потом меня усыновили, но ты об этом знаешь. Потому что я об этом рассказываю.
– Да, но тебе легче, потому что ты…
– Потому что я что?
– Ничего.
– Ты хотел сказать «женщина», да?
– Нет.
– Да, хотел. Ты почти сказал, что я говорю больше тебя, потому что я женщина.
– Неправда! Я хотел сказать, что ты… ты… художник. Ты более креативная и экспрессивная, чем я. Ты рисуешь и все такое.
– Ага, так ты не только патриархально настроенный сексист и мизогинист, ты еще и бессовестный лжец. Р-р-р-р. Мужики ужасны. – Она понарошку ударяет его в плечо, а он изображает боль.
– А ты мизандристка! Это жестокость, вызванная ненавистью к какому-то гендеру.
– Нет, это жестокость, вызванная твоей тупостью.
Она метнулась на него с кошачьей стремительностью, но Майкл перехватил ее и повалил на диван, они начали бороться. Он крепко обхватил ее руками.
– Ты ведь понимаешь, что я тебя поймал?
– Возможно. Возможно, я и хотела, чтобы ты меня поймал.
– Ха!
– Возможно, я мазохистка, и теперь осталось лишь достать наручники, плетку и цепи, которые я упрятала
