спокойно разглядывает меня.
— Никто. — Я нервно отвожу волосы с лица. — Я сама догадалась.
— Как?
— Не знаю. Исключение неизвестного?
Он смеется, искренне и с удовольствием.
— Поэтому я и не делаю с тобой уроки. Узнала одну математическую концепцию — и прикладываешь ее к жизни.
Я начинаю терять нить разговора:
— Почему Кьяра так поступает?
Мне кажется, я наконец поняла о сестре одну вещь: в жизни, в которой мы никогда не имели права голоса, ей нужно контролировать хоть что-то. А ближе всего к ней мы. Мы — единственные люди рядом. И она ничего не может с собой поделать. Как в тот день, десять лет назад, когда мы играли в карты в Сринагаре: пустой бассейн, солдаты и наша троица. Стоило мне на мгновение отвлечься, как она тут же украла мои карты. Может, Кьяра даже любит меня, но все равно она сделала это, чтобы я проиграла.
Папа встает, и я сглатываю, пытаясь сдержать эмоции. Чувства его раздражают, они мешают логике.
— Бхаджан, соберись, пожалуйста. До этого момента ты была полностью защищена, и у тебя имелось множество иллюзий.
Я пытаюсь возразить, но передумываю.
— Это не имеет отношения к реальности. — Он берет меня за подбородок твердыми пальцами.
Я ненавижу этот жест, он как будто ставит меня на место.
— Жизнь — это не торговые центры и не рутбир с мороженым. Она опасна. Один неверный шаг — и ты теряешь свой шанс. Ты позоришь себя, выбираешь не того мужчину, теряешь над собой контроль — и все заканчивается. Второй шанс придумали неудачники. Понимаешь?
Я и раньше это слышала и знаю, что должна очень тщательно все планировать, но на этот раз мне хочется кричать. Это он водит меня в торговые центры и предлагает купить три платья вместо одного! Это он учит меня тому, что не бывает границ! А я просто выворачиваюсь из его рук.
— Я не понимаю, почему мы не можем все обсудить. Он твой сын, твоя плоть и кровь! — Я вычитала это в книге. Звучит убедительно.
— Это ничего не значит. — Отец пожимает плечами.
— Твой сын! Мой брат! — Я краснею. — Я не… я смотрю на это трезво! — Голос меня подводит. — Это неправильно…
Он шагает вперед, заслоняя от меня лампу. Я замираю, глядя на его силуэт, окруженный светом.
— Давай поговорим о правильном и неправильном. Правильно хранить верность семье и защищать ее любой ценой. Думаешь, так просто было охранять вас всех по всему миру двадцать лет?
— Но…
— Что но?
Этот вопрос — испытание. Я молчу и не двигаюсь. Он снова начинает говорить, спокойно и уверенно, так что я понимаю, что он скажет мне правду.
— Ты хочешь знать, что случится, когда нас найдут. — Внезапно я чувствую, что не так уж этого и хочу. — Тебя от нас заберут. Дальше возможны два варианта. Ты несовершеннолетняя, так что тебя отдадут в приемную семью, людям, которые занимаются этим, чтобы получать пособия. Там тебя будут насиловать. Обязательно. Или тебя отправят к твоему безумному деду, который пытается нас уничтожить уже двадцать лет. И ты сама увидишь, что тебя ждет. Ты этого хочешь?
В горле встает комок — комок чистой паники, который мешает дышать.
— Эй… — Его голос звучит уже мягче. — Не реви и посмотри на меня.
Я вытираю с лица горячие слезы.
— Нельзя получить все, Бхаджан. Если ты хочешь иметь право голоса, нельзя вести себя как истеричный ребенок. Ясно?
Я киваю, пытаясь это осознать.
— Нужно быть сильной. Это поможет. Я буду защищать тебя, но ты должна учиться.
Безопасность. Я беру себя в руки. Наша семья будет в безопасности.
— Хорошо. А теперь иди к себе.
Мне нужна поддержка, и я медлю.
— Скоро я к тебе зайду. Если ты будешь плакать, — предупреждает он, — я тебя ударю.
Неверными шагами я поднимаюсь к себе.
Кьяра все еще говорит по телефону, но я понимаю, что теперь на том конце провода брат. Лестницу покрывает ковер, так что мои шаги не слышны. Я замираю, чтобы она меня не увидела.
— …Понимаю, что в Нью-Йорке трудно. Фрэнк, я знаю, с чего все это началось, но я на твоей стороне.
Я сжимаю перила.
— Правда, я хочу помочь. Конечно, я серьезно. Я уже говорила с папой, и он согласился. Просто приезжай домой, и мы отдадим тебе документы. Конечно, мы тоже устали! Понимаю!
Я никак не могу сообразить, что она делает. Она снова меня опередила и играет в игру, о существовании которой я даже не подозревала. Зачем говорить Фрэнку, что он получит документы? Она тоже хочет, чтобы он приехал и мы все поговорили? Они правда найдут компромисс? Я потираю лоб рукой.
— Просто обещай, что не пойдешь в полицию — и получишь паспорт. Так будет лучше. Бхаджан останется в безопасности, а ты сможешь жить, как захочешь.
Я резко делаю шаг вперед. Не представляю, о чем она, но меня впутывать не надо.
Кьяра замечает меня.
— Фрэнк, мне пора, я перезвоню. — Она вешает трубку.
Мы смотрим друг на друга. Наши глаза на одном уровне.
В своей комнате, лежа на белом кружевном покрывале, я очень хочу заплакать. Расслабить затекшие плечи и дать волю слезам. Терпи, терпи! Тянутся минуты.
Дверь распахивается без предупреждения. Он никогда не стучит, хотя мама постоянно говорит, что я уже взрослая. Смотрю на него сухими глазами (я не плакала!) и не задаю вопросов.
— Хорошая девочка, — кивает он и уходит.
Глава 25
Вирджиния, 13 лет
В сгустившихся сумерках листья кажутся тенями, дрожащими на холодном ветру, пока свет наших фар не раскрашивает их в яркие цвета: желтые, алые, багряные.
— Будешь делать коллаж? — спрашиваю я и включаю обогреватель «линкольна».
Мы с мамой возвращаемся из балетного класса. Она может взять кучу листьев и превратить их в произведение искусства, засушив сначала между страниц толстой книги, а потом разложив на бумаге и добавив акварели.
Мама смотрит на трепещущие от предчувствия скорых холодов листья и кивает:
— Если ты поможешь мне их собрать.
— Договорились.
— Как тебе занятия?
Это непрофессиональный балетный кружок, часть ее десятилетнего плана по социализации Бхаджан.
— Отлично, — невозмутимо отвечаю я. — С каждым разом я все лучше интегрируюсь в общество.
— Бхаджан! Дело не в коммуникационных навыках…
— Да ладно. — Я смеюсь.
— Брось! — Она машет рукой. — Это было тогда, когда ты проводила время только со взрослыми.
— Помнишь, я попросила тебя отвести меня на площадку к детям и представилась там официально, как на конференции ООН?
Мама чуть наклоняет голову, как будто
