мог отписать своё состояние маме, она доводится ему родной сестрой. Согласитесь, надёжнее, чем доверять двадцатилетнему студенту, который промотает богатство, пустит по ветру, ошалев от счастья.
– Неплохо владеете эвристикой, – ответил невозмутимый Лундстрем.
– Чем? – не понял Даниель.
– Эвристикой. Проще говоря, системой словесного внушения. Это когда профессор путём наводящих вопросов и ответов подталкивает студента самостоятельно найти ответ на поставленный вопрос в такой форме, как это требуется профессору. Прибегают к эвристике и юристы. Но иной раз из-за поспешности или необдуманности наводящего вопроса можно получить обратный эффект. Подсудимый насторожится, и не предоставит нужную информацию, замкнётся.
– Я работал механиком у дяди на станции. Могу отремонтировать машину. К медицине не имею малейшего отношения. От кашля не скажу, какие таблетки следует принимать. Поговорите с доктором Санджером. Он лечил дядю. Мать доктора Санджера в это же время находилась на пороге смерти. Ей требовалась для пересадки донорская печень…
– Опять эвристика, Даниель. Снова наводящие вопросы, которые невольно заставляют насторожиться и подумать о Санджере с подозрением. Но зачем, скажите, доктору печень больного раком…
– Простите, сглупил…
– Поговорим о тех акциях, которые достались вам от дяди. Зачем вы передали их Ингмару Веберу?
– От сыщиков ничего не утаишь… – Даниель замялся, но в мгновение справился с волнением. – Акции мне в диковину, не занимался ими на бирже. Подумал, морока одна. А Ингмар акциями торгует, знает всё о котировке бумаг. Я и продал ему акции по выгодному курсу.
– Не будем больше досаждать вопросами, – сказал Лундстрем. – Должен поставить в известность: пока ведётся следствие, вам запрещено покидать пределы Швеции. Письменное уведомление получите сегодня.
– Вы ждёте от меня признания вины… Настырные, умные, неподкупные… Не дождётесь, господа. Обид я не помню. Я их записываю… – Лицо Даниеля обрело мстительное выражение. – У вас есть претензии? Я имею право соглашаться или не соглашаться с вами. Вы пытаетесь оговорить меня. Простите, но такое складывается впечатление. Вам нужен козёл отпущения, на кого можно свалить ответственность за надуманное преступление. И отчитаться о проделанной работе.
– Извините, господин Сведенборг, что отняли у вас время. По правде сказать, вы разозлили меня. И теперь я от вас не отстану, – спокойно, с нажимом на каждое слово ответил Лундстрем.
В машине Говард не утерпел:
– Гарри, разве он похож на убийцу? Прямолинеен, верно. «Обид я не помню, – сказал. – Я их записываю»…
Лундстрем рассмеялся:
– Он и не убивал. Он отправил дядю к праотцам чужими руками. Стремясь завладеть состоянием дяди, послал на убийство кого-то другого. Как Яго в борьбе с Отелло подставил добросердечную Дездемону. Надо как можно скорее допросить доктора Санджера. И немедленно поставить на прослушку телефоны доктора и Даниеля.
Доктор Санджер жил в городке Сигтуна в скромной трёхкомнатной квартире. Холостяк, доктор один ухаживал за больной матерью. Никого больше он в квартиру не допускал. Разве медсестру, она приезжала делать уколы, ставила капельницы. Болезнь матери, как непосильная ноша, придавила Санджера, обрекла на уединение. Однако Дэвид на судьбу не жаловался. Мать была для него единственным утешением, его крестом, который он принял с готовностью. Объяснить причину такого своего поведения он был не в силах. Да и не считал нужным. Он любил мать, и этим всё было сказано.
На днях Санджер завёз в квартиру новую дорогую мебель, но ремонт не сделал. Обои в комнатах, обстановка на кухне и в ванной с замусоленными пятнами возле выключателей, – это оставалось прежним.
При появлении Лундстрема с коллегами Санджер разволновался, нервно ходил по комнате, словно искал что-то и никак не мог вспомнить, что потерял.
– Вы составляли заключение о болезни Питера Тургесена? – задал вопрос Лундстрем, чтобы начать разговор.
– Я, конечно… У больного был рак печени…
– И вы, зная решительный и бескомпромиссный характер больного, подсунули ему на глаза заключение, что послужило причиной того решения, которое принял Тургесен, – спросил Лундстрем уже прямо. – Для Питера это было равносильно приговору.
– Это случайность! Уверяю вас, чистая случайность! Недосмотр старшей медицинской сестры. Никто не помышлял о том, чтобы напугать больного…
– Допустим. Но почему тогда не вразумили Питера? Дали бы ему шанс.
– Он никому не верил. Полагал, что мы уговариваем его по долгу службы. Так, мол, велит врачебная этика… Никто его не пугал…
– Напугала агент Лиги, которая убедила Питера провести дни в пансионате. Кстати, как она узнала о болезни Тургесена?
– Не могу сказать. К этому я не причастен.
– Часы на вашей руке… Откуда они?
– Часы? Ах да… Подарок женщины, которая задолжала мне за операцию…
– Вы обманываете меня, доктор! Часы Питера Тургесена. С кем пошли на сговор? С Даниелем?
– Вы… вы не имеете права! Я буду жаловаться! Если у вас есть претензии к Даниелю Сведенборгу, с ним и разговаривайте…
По всему видно было, что доктор напуган до крайности, готов бежать куда подальше, только бы уйти от разговора, укрыться от надвигающейся угрозы. Далёкий от судебных разбирательств, но уверенный, что после допросов окажется за тюремной решёткой, доктор не знал, что предпринять.
– Часы Питера вам вручил Даниель?
– Даниель… Вернее, Питер Тургесен передал их через племянника в знак благодарности, когда готовился к переезду в пансионат Лиги Добровольной Смерти. Я солгал, заявив, что часы подарила женщина. Солгал не по злому умыслу.
– С Даниелем давно познакомились?
– Давно. Он дружит с моей двоюродной сестрой Мелани, бывал однажды в гостях. Мелани живёт в Упсале, но иногда навещает мою маму.
В другой комнате, дверь в которую оказалась приоткрытой, послышался скрип деревянной кровати и раздался женский голос:
– Кто пришёл, сынок?
Доктор готов был бежать на голос:
– Не беспокойся, мама! Это ко мне!
– Сынок! Не забудь угостить людей чаем! – ответила женщина.
При этих словах Санджер приободрился и пояснил:
– Мама перенесла тяжёлую операцию. Её сильно мучил цирроз печени, открылись кровотечения… Слава Богу, операция по пересадке печени, прошла успешно…
Доктор Санджер помолчал. По его лицу можно было догадаться, что он преданно любит мать, бесконечно рад благополучному исходу. Для Санджера последнее являлось главным в жизни.
– Если бы не операция, мама долго не прожила. Как она страдала от болей!.. Постоянно вводил ей обезболивающие лекарства и надеялся на чудо. Вдруг окажется в больнице умирающий со здоровой печенью… В Стокгольме предлагали донорский орган, но следовало заплатить семьдесят тысяч евро…
Таких денег доктор Санджер не имел. Можно взять в банке, но прежде следовало подумать, как расплачиваться. Ночами он молил Господа смилостивиться. Опускался в темноте на колени и просил:
– К Тебе взываю, Иисусе! Ты терпел муки, знаешь, что это такое. Зачем же обрекаешь на мучения мать мою? Она в чём провинилась, воспитав и выведя
