class="p1">Он вышел за дверь. Клейтон смотрел поверх его головы.
Ну, бывай, Кореш.
Коря, заходи навестить нас, слышишь?
Он прошел по тропке на дорогу. Повернулся и поднял руку. Старушка робко помахала ему одними пальцами, а Клейтон отсалютовал стаканом. Стало намного прохладнее, и крепчал ветер. На дороге вздымались кольца пыли и кружили прочь, как дым, а небо к западу лежало окутанное обесцвеченной массой грозовых туч.
Когда он дошел до шоссе, уже падали крупные дождевые капли. Жарко шлепали по макадаму. Он видел, как дождь надвигается через поля, где гнулись и опускались темно застигнутые врасплох цветки. Руки сунул в карманы, и нахохлился, и, озирая местность, двинулся по обочине черного шоссе в надвигающемся ливне.
Не успел уйти далеко, как рядом притормозил старый «хадсон» и встал, покачиваясь, и дымя, и дребезжа, а человек перегнулся и опустил стекло ровно настолько, чтоб его стало слышно.
Запрыгивай, старина.
Не хотелось бы портить вам машину, я же мокрый.
Этой колымаге ничего не повредит.
Саттри влез, и они тронулись. Он наблюдал, как за танцем воды на капоте блекнет запотевший от пара зеленый пейзаж.
Ух, пыль-то прибьет, а, сказал человек.
Это точно.
Человек нагибался над рулем, чтобы лучше видеть. Кивнул на приборную доску, где светилось радио. Только послушай-ка сюда, сказал он.
Саттри приклонил ухо его[13]. Смутному голосу в торпеде было что рассказать.
Ну он спустился оттуль и рек: Видите там вон дождевую тучу? – и еще рек: Ни единой. И рек он: Лучше подымись туда сам и еще разок приглядись, и пошел он туда сам, соседи, и вновь спустился, и спырсил у него снова, грит, ну что, видел хоть признак дождевой тучи, и он им сказал, что нет, грит, нет, не видал ни единого признака, и рек он: Ну, лучше подымись-ка тудой еще разок, и так он и сделал, пошел туда наверх, и тут же спустился опять и спырсил его, грит: Есть ли там теперь какая дождевая туча? – и рек да, грит: Там есть одна, с твою шляпу будет, и рек: Ну, малой, лучше слазь-ка ты с горы, потому как дело к дождю.
Водитель улыбнулся. Будь здоров излагает, точняк же.
Саттри кивнул.
Нравится мне старину Дж. Бэзила слушать. Он все время говорит: Разве не так, миссис Малл. Голос глубокий такой. А она отвечает: Все правильно, мистер Малл[14]. Нравится его слушать?
Нормальный такой, ответил Саттри.
Дорогу в ветреных полотнах дождя перелетали птички. Когда поднимались в горку, дворники на ветровом стекле сдохли, и все стекло заклепалось дождевой водой. Снаружи Саттри не видел ничего. Помимо радио, и выхлопа, и дребезга клапанов, до него доносились раскаты грома, рокотавшие вдали за оплаканными холмами.
Они перевалил через горку, и стекло медленной дугой очистилось. За изгибом Саттри показал. Тут выйду, сказал он.
Человек глянул. Где? спросил он.
Тут. Где-нибудь здесь.
Ты разве не в город?
Нет. Мне досюда.
Водитель огляделся, а потом посмотрел на Саттри. Тут же ничего нет, сказал он.
Мне куда-нибудь сюда, сказал Саттри. Тут выхожу.
Водитель съехал на гравийную обочину и остановился. Он наблюдал за Саттри. Тот выбрался в ливень.
Уж точно вам спасибо, сказал Саттри.
На здоровье, ответил человек.
Саттри хлопнул дверцей и отступил на шаг. Машина выехала на шоссе. В залитое ручейками стекло он видел, как человек вновь повернулся, словно чтоб его зафиксировать.
Саттри перешел через дорогу под дождем и в синем выхлопе и спустился по откосу насыпи в поля. Двинулся по бездорожью среди пологих горок и бывших пастбищ, через рощицу темных кедров, где земля была почти сухая, вниз по длинной и узкой лощине в известняке, где к южным стенам лепился маленький плоский кактус, а дождь серо обметал карнизы и завивался перед ним.
Вышел он к обрыву и двинулся вверх по склону к дому. Набрел в бурьяне на дорожку из кирпичей в елочку, всю почти заросшую. Мимо треснувших урн, разодетых в бетонную флору, по широким ступеням, мимо колонн с каннелюрами и их расколотой краской. Неохватный и голый фасад, казалось, отпрянул от его шагов.
Когда вошел в вестибюль, с балкона над главной залой приемов справа от него подбитыми летучими мышами сиганули трое мелких мальчишек, и беззвучно сквозанули по пыльному полу, и выскочили в окно на противоположной стене.
На полу лежала лопнувшая люстра. Он обошел ее и поднялся по левой лестнице, медленно загибавшейся в сумрачные верхние покои, держась стены, потому что балюстрады, за исключением нескольких криво торчавших балясин, уже не было. На верху лестницы стояла одинокая нетронутая стойка перил с навершием, как коновязь рококо.
Капая, он побродил по высоким комнатам с их загубленной штукатуркой, покоробленными панелями, с обоями, висящими огромными листопадными вайями. Мелкие кучки человечьего стула с заляпанными клочками газет. Из верхнего окна смотрел он, как трое мальчишек идут по гребню холма под дождем. Среди битых оконных стекол на полу лежали клинья сухой потрескавшейся глазури. Под окном мшистый двор, где в пересохшем фонтане ржавели старые бетонные дельфины, а темные кирпичи ручного обжига, вымащивавшие дорожки, лежали заросшие мхом и лишайниками. По садовым стенам всползал черный плющ и выглядывали немые птахи. За рекой дождливый некрашеный пейзаж, он, запертый в другом столетии, некое жуткое видение которого предоставило ему это одинокое распознание, мог различить, как по бульвару едут машины.
Он вынырнул из узкого колодца задней лестницы и медленной поступью по пружинящему от непогоды паркету выбрел в залу, мимо громадных дверей из сплошной вишни, расколотых настежь длинными волокнистыми щелями и уже лишившихся ручек и прочей металлической фурнитуры. В эту гостиную с высоким фризом из штукатурки и витым орнаментом из листвы. Опустившийся потолок с пятнами воды, провисшие кессоны. Он повернулся, тщетная фигура в развалинах. Слепые гипсовые херувимы наблюдали из высоких углов.
Ау, крикнул он. Голосом, какой перебрался из комнаты в комнату и опять вернулся.
Боги и отцы, что тут произошло, добрые друзья, где там милосердие?
Однажды весенним утром, засекая время поджарого, едва ль не текучего продвиженья лошади по скаковой дорожке, взрывается пыль, быстро дать шенкелей, выезжать на прямую, ракурсно укорачиваясь, и колыхаясь, и проезжая удлиненно и по-птичьи с сиплым дыханьем и вздыманьем планчатой грудины, а мышцы скользят и вспучиваются, поигрывая, как часы, под влажной черной шкурой, и сгусток пены свисает с долгой челюсти, а затем пропадает в приглушенном стуке копыт, стареющий мировой судья отдернул большой палец от кнопки своего секундомера, который держал, и ладонью впихнул его в жилетный карман, и, ни
