собирать, немного взяла трусов, носков, маек на первое время. Мать все ходила за ней по пятам, обзывала, орала, ударила один раз, так Софья развернулась и так кулаком ей в лицо дала, что та осела на пол и удивленно стала смотреть на дочь, будто не узнавала.
Она собрала вещи, закинула их в машину, на заднее сиденье Тамарку запихнули — та то плакала, то ругалась, то в любви им признавалась — и уехали из Шижни. В Туезерске, вдали от матери, сестре вроде бы получше стало, да и свекровь там была как офицер в армии, командовала жестко, и все по расписанию в доме было, и чистота идеальная всегда. Так-то это невыносимо, но с Тамаркой пригодилось: та быстро поняла, что в этом доме бездельничать не получится.
Две недели у них жила Тамара, выглядеть стала лучше, комнату ей красивую выделили с видом на сад. Она помогала по хозяйству, на огороде работала, коров доила, свекровь не возражала: лишние руки в доме никогда не помешают.
А потом сестра пропала, к обеду не пришла и на следующий день, они ее искали по всей деревне, уже думали в полицию звонить, но потом нашли — она с местным алкашом каким-то пила и ночевала у него. Свекровь сказала, что пьяницу в доме терпеть не будет. Софья сказала сестре, чтобы та не пила, а то свекровь ее выгонит, и она вроде бы снова не пила — дня три, — а потом опять запила и уже не трезвела. И свекровь сказала, позор какой — вся деревня знает, что эта Тамара ее родственница теперь, как Софья могла такую алкашку в ее дом притащить, это после всего, что она, свекровь, для Софьи сделала. Ей здесь кров дали, человеком сделали, кормят, поят, а она такую свинью подбросила. Еще свекровь сказала, что либо пусть Тамарка убирается из Туезерска куда подальше, либо они вместе с сестрой могут валить на все четыре стороны. Софья так зла на сестру была, попыталась с ней поговорить, но все без толку. Тогда они с мужем погрузили ее снова в машину, отвезли в Шижню и оставили на пороге дома.
С сестрой она долго потом не общалась, сначала обижалась на нее, а потом дети пошли: одна дочь, вторая, потом сын, — и как-то не до того стало. Только один раз они увиделись — на похоронах матери. Тамарка пьяная весь день была, Софья так разозлилась на нее, чуть не подрались.
А потом у сестры дочь родилась, та по телефону ей рассказала, денег просила на ребенка, но Софья отказала, знала, что на ребенка деньги не пойдут, все пропьет. Тамарка разозлилась и трубку бросила.
— Дочь свою Мартой назвала, представляете. Кто может такое вычурное имя дать ребенку, кроме деревенской алкашки.
— Мою маму Мартой звали, — возмутился Гриша, — но моя бабушка не пьет и пьяных ненавидит. Однажды дядя с отцом выпили, так ругалась на них.
— А я вообще Анка, — добавила Анка, — и моя мама тоже не пьет, только когда с подругами встречается, немного выпивает.
— Да уж, всякое бывает, — ответила женщина и продолжила рассказ.
Вот так они и жили: старшая сестра в Туезерске, а младшая — пьяница. Софья мысленно с ней рассталась давно, ей уже никакого дела не было, не навещала, племянницу даже ни разу не увидела, она своих детей растила и своей жизнью занималась, пока однажды Тамара не явилась на порог и не рассказала, что произошло в Шижне.
— Пришла злая колдунья? — затаила дыхание Анка.
Софья засмеялась.
— Ой, да брось, какая там колдунья. Где-то у меня пряники есть...
Женщина пошла к кухонному шкафу, открыла дверцу и чем-то зашуршала.
— Колдуньи — это сказки для маленьких детишек, — сообщил Анке Гриша.
— А ты у нас большой очень? — расхохоталась Софья.
— А то, — гордо сказал Гриша, — умею писать, читать, считать, знаю столицу Колумбии.
Софья нашла пачку пряников, надорвала и высыпала их в стеклянную вазочку.
13
Лика проснулась ночью, сделав такой хриплый и резкий вдох, что я подскочила на кровати. Сначала она бормотала отдельные слова вроде «где», «лес», «папа», «лес» и всякое подобное, потом открыла глаза и четко сказала: «Пить». Я сбегала на кухню, пробежав мимо храпящего воняющего Олега, заварила чай, положила в него пять ложек сахара, и она, полусидя на кровати, пила чай маленькими глотками, постепенно приходя в себя.
Она плохо соображала, пыталась размять плечи и ноги рукой, периодически будто впадала в ступор, я боялась, что она снова потеряет сознание и не проснется уже никогда. Под утро, когда небо за окном стало серым, она пришла в себя окончательно, и мы пошли на кухню. Идти она практически не могла, ноги подгибались, она упиралась мне в плечо — и так по стенке мы доползли до кухни. Выглядела она чудовищно: светлые волосы свалялись, на голове огромный колтун, лицо серое и исхудавшее, вся в синяках и царапинах. От нее прежней остались только глаза.
Лика с интересом осматривала кухню и пила третью чашку чая.
— Сигаретами несет, — задумчиво сказала она.
И правда несло, хотя я настежь открыла форточку. Она посмотрела на меня, улыбнулась и вдруг на мгновение стала прежней Ликой, той, с которой мы когда-то курили на заднем дворе офиса и обсуждали коллег, той, с которой мы отправились в Карелию.
— Значит, спаслись все-таки, да? Господи. Я в лесу тогда засыпала, знала, что если засну — не проснусь, слышала, как ты меня зовешь, говорила себе, что главное — не спать ни в коем случае, а потом раз — и отключилась. Знаешь, была секунда, когда я темноту увидела и поняла, что это смерть. Так страшно стало, но я уже не могла открыть глаза.
Лика грустно улыбнулась. Я начала рассказывать ей про Олега, про то, как он нас вытащил, про этот дом, деревню в лесу, Санька, Тамару, как они тут все пьют, как я пошла искать машину, но не нашла. Она слушала внимательно и немного удивленно и пила чай маленькими глотками. Нужна была какая-то еда, но в холодильнике ничего не было, закончились даже яйца. Как же хорошо, что она очнулась, теперь мы можем отсюда просто уйти. Мы просидели на кухне час или два, иногда в соседней комнате скрипела кровать.
Потом мы все так же тяжело вернулись в комнату, Лику приходилось практически тащить на руках. Мы снова легли спать. Пару раз я просыпалась уже утром, пугаясь, вдруг она не спит, а снова в этом непонятном состоянии, но ее дыхание изменилось, теперь она точно просто спала. . . .
С кухни доносились голоса — смех Олега, что-то говорила Лика. Я встала на холодный пол и поежилась. За окном через облака просвечивало тусклое солнце, в окно стучали ветки с потускневшей листвой. Осень. Я вышла в соседнюю комнату и хотела уже толкнуть дверь на кухню, когда меня осенило: ключи, ключи от его машины. Взять ключи, сесть в машину и быстро уехать отсюда, а машину вернем потом или просто бросим в городе, сядем на поезд, и пусть сам разбирается.
Я замерла посреди комнаты. Лика что-то весело рассказывала на кухне, Олег гоготал. Я подошла к изголовью его кровати и села на корточки рядом с тумбочкой. Открыла дверцу — она скрипнула, я замерла. Олег все так же смеялся, я заглянула в тумбочку. Атлас дорог, пожелтевший медицинский справочник какого-то
