он тебя напечатал.
Вадим быстро заложил стенку, и силы вдруг оставили его. Вышел во двор, сел на гору досок. Поселок строится, неподалеку начиналась лесопосадка, бесконечные колхозные поля. Вспомнилось, что прошел ровно год, как он вернулся домой. Каким-то рядом нелепостей показался этот год. Учился на сварщика, выгадывал каждую минуту, чтобы писать. Зачем это было? Чтобы появился нелепый со "своими улыбками, словами и жестами редактор?..
Подошел Волчок, засмеялся.
— Чего ты… Все пройдет.
Около шести вечера пришел хозяин и заставил Волчка и Ивана кое-что переделать.
Исправляя свои грехи, Волчок и Иван обильно потели, злились. Закончили уже в сумерках. Пока мылись, поливая друг друга во дворе из ведра, переодевались, хозяин из ящиков соорудил стол, выставил две бутылки водки, колбасу, помидоры, хлеб. Он был доволен.
— Молодцы, ребята. Быстро, качественно. Немножко я вас помучил, да ведь мне в нем жить.
— Работы не боимся: мы от нее — она к нам, — сказал Иван.
— Специалисты всесоюзного масштаба! Хозяева плачут, а зовут, — сказал Волчок.
— Молодцы, молодцы… — подтвердил хозяин. — Дорого берете, но не дороже других. Я ваш адрес возьму, здесь еще кой-кому надо будет.
— Мы и кирпичную кладку теперь можем, — глядя на Вадима, весело сказал Волчок.
— Не-е-е… — сказал Вадим.
Хозяин был не из рабочих — школьный учитель, завуч. Выпив, он еще больше подобрел, стал рассказывать о школе, о детях. Ему, видно, хотелось показать, что он тоже в своем деле специалист. Однако в сырой темноте, среди обломков строительства было не очень-то уютно. Оставив хозяина что-то убирать и прятать, друзья вышли на дорогу, сели в автобус и поехали в центр города «гудеть».
* * *
Это и было начало их праздника. Так потом повторялось десятки раз.
В одном ресторане мест не было, в другом, третьем… В четвертом, наконец, они имелись. Но официантка, толстая, спесивая, обслуживать отказалась. Волчок крупными шагами решительно направился к метрдотелю, будто выросший, очень внушительный, принялся тому что-то говорить. Метрдотель подозвал толстую официантку, потом другую, нормальную. Нормальная посадила их за свободный стол, скоро принесла водки, шампанского, антрекоты. Волчок был разгорячен:
— Вот что такой можно сделать? Башку скрутить и больше ничего! Метрдотель ей одно, а она сама начальство — бригадирша. Не хочу этих обслуживать, пусть куда хотят катятся, и все! Жирная ты, говорю, свинья. Думаете, ее задело? Свинья случается раз в год, а я каждый день — вот что она мне ответила. И пошла. В том лишь твое и отличие, еле додумался крикнуть ей вслед. А ей это до лампочки, она свое сказала. Вадим, чего ты хочешь? Там редактор, здесь бригадирша. А ты какой-то жалостливый, тебе надо, чтобы все умными, честными были.
Вадим слышал и не слышал. Русский кабак способен заглушить какую хочешь тоску. Говорить людям давным-давно не о чем. В кабак приходят напиться и раствориться, чтобы в конце концов не слышать, не видеть и не понимать.
Когда в ресторане потушили верхний свет, они взяли бутылку шампанского, стакан, пошли в сквер около Старого базара, сели на лавочку, мужичок Иван, еще в ресторане спавший за столом, лег на краю лавки и захрапел.
— Я гордый, — бормотал Волчок. — Мать хотела в торговлю затолкать — не могу, противно…
— Я тоже гордый, тоже многого не могу, — вторил ему Вадим.
— Но как снискать хлеб насущный, как добыть радостей для души и тела?.. Как это сделать, чтобы кого-то не задеть, не отмутузить?..
— Как?
— Никак! Хоть что хочешь, а приходится одному прямо в зубы, другому подзатыльник…
Перестали ходить трамваи, обезлюдели улицы. Один свет фонарей остался на теплых тихих улицах. Иногда появлялся наполовину протрезвевший жених, подходил, просил закурить и исчезал. Некоторое время слева, около партшколы, гудела поливальная машина. Перед машиной шел человек в резиновых сапогах и блестящем мокром фартуке и струей из шланга мыл тротуар.
Вдруг Волчок сказал:
— Кто из нас первый умрет?
Вадим мгновенно протрезвел, кожа покрылась пупырышками на руках, ногах, шее, груди…
— Ты что?!
— А интересно… Ведь будет…
— Это тебе лагерь боком выходит.
— Снится, сука, каждый день, — сказал Волчок. — Боюсь ложиться спать. Стону, зубами скриплю…
Он наяву заскрипел зубами.
— То я кого-то убиваю. То меня убивают. А то вроде я — не я. Во сне кричу: «Такого быть не может, чтоб я был не я!» А вот же все равно получается бред, что я — не я… Веришь, временами туда хочется. В первый день, когда домой вернулся, ну все ж рады, среди ночи поднялись, стол накрыли. Я вышел во двор покурить и чуть не побежал назад проситься. Это же несправедливо! Несправедливо, что туда попадешь. Несправедливо, что из него выходишь. Он-то все равно остается. Понимаешь, все как было, так и остается…
Волчок схватил Вадима за плечи и стал трясти.
— Понимаешь? Понимаешь?..
— Что-то понимаю.
Вадиму стало очень жалко Волчка.
— Вовка, знаю одно: сейчас тебе ни в коем случае нельзя попадать туда снова. Не попадешь — и постепенно сны переменятся, настроение тоже.
Волчок засмеялся:
— Эт-т ты прав. Снова туда — не дай бог.
Совсем недалеко зашевелилась тень, поднялась, подошла и попросила выпить или закурить. Оказалось, бездомный пропойца. Ему дали последнюю папиросу и пустую бутылку.
— Выпьешь утром, когда тару сдашь.
Проснулся Иван. Он что-то помнил о разговорах друзей и тоже наконец высказался:
— Им бифштексы да коньяки, а нам бы чем пузо набить да водки побольше.
Вдали засветили фары. Волчок вышел на улицу, поднял руку. Это была частная «Победа».
— Развези по домам.
— Двадцать рублей.
— Вези!
— Деньги вперед.
— Ты не в церкви, тебя не обманут! — громко сказал Волчок, и они поехали.
* * *
Утром, когда мать с причитаниями («Какой позор! Где можно так напиться?») разбудила его, он все еще под хмелем отвечал:
— Раз напился, значит, можно было. А работаю я теперь не по часам.
— Как это так?
— Да вот так: когда хочу, тогда и работаю. Дай мне поспать.
Мать еще больше разохалась, он стал дремать и придумал.
— Мне положен отпуск. На завод пойду к девяти, скажу, что тебя надо срочно везти на ванны, а лучше к профессору в Москву, поэтому мне крайне необходим отпуск.
Мать возмущалась.
— Это ты опять с Вовкой да Ленькой связался…
Но он заснул, а она работала в диспетчерской уборщицей — она пошла на свою работу.
К девяти он проснулся. Однако, прежде чем идти на завод, принялся вспоминать вчерашний вечер, потянулся за тетрадью, в которую он записывал все интересное, написал: «Люди грызутся и дают друг другу запретные подножки именно тогда,
