когда ее струг только входил в устье Блестянки. Нигнас открыл глаза, увидел в тусклом свете лампы клинок над своим лицом и рванулся в сторону. Острие меча Куранта, того самого меча, что и теперь лежит в его ножнах, рассекло лоб и щеку Нигнаса.
— Но Курант не убил его, — прошептала Нега.
— Нет, — усмехнулся Намувай. — Хотя пометил на всю жизнь. Нет, он, конечно, убил бы его. Арнуми и Нигнас были последними в доме, но моя мать бросилась к убийце, рванула рубашку на груди и закрыла глаза. Она предложила Куранту себя. Глупо, да? Предлагать убийце то, что он может взять и сам. Должен заметить, что, как говорят те, кто ее знал в те годы, не было никого равного ей красотой. Мужчин, которые видели ее лицо, охватывал столбняк. Она… — Намувай задумался, бросил быстрый взгляд на Негу, — была почти как ты, Нега. Конечно, у нее не было узких глаз красавицы из Туварсы, и ее волосы, до того как поседели, не были столь темны, как твои, но…
— И что же Курант? — спросил Лук.
— Ничего, — усмехнулся Намувай. — Курант не воспользовался ее красотой. Он убрал меч в ножны, перевязал рану Нигнасу, собрал брата и сестру, незаметно вывел их из города, купил лодку и отправил их в Вольные земли. И даже позаботился об их дальнейшей судьбе. Пристроил в дом пожилого гиенца. Но уже через месяц, когда вернулся в Сакхар, лишился глаз. Мать думает, что так он был наказан. Клан Хара не прощает отступников.
— Но как они узнали? — удивился Лук. — Да и не клан Хара наказывал Куранта. Это сделал… сиун клана Смерти.
— Вот так и узнали, — пробормотал Намувай. — У нас говорят, что сиун — это что-то вроде духа любого клана. Ну вроде бога, но маленького, своего. И пока сиун есть, клан жив. Впрочем, неважно. Узнали как-то. Или Курант не распознает теперь по голосу сам любую ложь? Но дело не только в том, что произошло полвека назад. С тех пор много всего случилось. Ведь ты не думаешь, что моя мать вызвалась помогать Куранту выползать из-под шалости его приемного сына только потому, что когда-то убийца не довершил начатое? Нет, парень. Она тоже кое-что видит и кое-что чувствует. И если она сказала — надо, значит, надо.
— Так почему мы пойдем через Дикий лес? — повторил вопрос Лук.
— Потому что еще вчера, если не позавчера, многие дикие охотники отправились на наши поиски. Многие вольные из тех, что пожаднее, отправились на наши поиски. А у многих, думаю, и выбора не было. Вот, возьми твою Негу за горло, да приставь к ней кинжал, ты и сам как миленький побежишь любое приказание исполнять. Ловчие так уж точно ищут тебя, парень. Поверь мне, сейчас весь берег Блестянки до самого Хилана под надзором. И если ты покажешься на берегу, то желающих поймать тебя будет столько, что тебя могут разорвать на части.
— А там меня… — Лук запнулся, показал в сторону хребта. — Там нас не разорвут на части?
— Посмотрим, — усмехнулся Намувай. — Я провожу там большую часть года, меня пока не разорвали. Если заказа на нас у некуманза не случится, то и не разорвут. Уходить будем здесь. Тут каменистый грунт, следов не оставим.
— Но дикие охотники пойдут за нами и туда? — уточнил Лук.
— Таких охотников, кто осмеливается пойти туда, не так много, — успокоил спутника Намувай.
— Но зачем столько усилий ради одного человека? — удивленно пробормотал Лук.
— Как тебе сказать… — Намувай помешал варево палочкой. — Причина может быть только одна, и тут я согласен с матерью. Если иша готов заплатить такие деньги за обыкновенного мальчишку, ну ладно, молодого парня, значит, он боится расстаться с собственной жизнью. А с собственной жизнью, не считая старости или какого-то умысла, он может расстаться только в том случае, если в Салпу придет очередная Пагуба.
— Что ж получается? — Лук бросил взгляд на вытаращившую глаза Негу. — Лучшим выходом было бы, чтобы иша поймал меня? Лучшим выходом для всего Текана?
— Моя мать говорит, что у Текана нет лучшего выхода, — отрезал Намувай. — И уж точно не стоит выбирать между двумя Пагубами, какая из них лучше, поскольку, как я уже говорил, Пагуба не прекращается никогда.
Все-таки удивительная была способность у сына Арнуми говорить о серьезных вещах, продолжая улыбаться.
Лук проснулся от прикосновения. Намувай прикасался не к нему. Он держал кончики пальцев на ножнах меча Лука. Держал их напряженными, прижимал так, что ногти на его пальцах налились кровью.
— Что ты делаешь? — спросил Лук, поежившись. Костер давно потух, и ветерок, обдувающий гребень хребта, был не по-летнему холодным. Платок Неги мелькал в кустах шагах в тридцати.
— Не могу понять, — пробормотал Намувай и наконец отнял пальцы от ножен, понюхал их, даже лизнул. — Ведь в Текане запрещена магия?
— Кому как не колдуну, который заговаривает хвою и обменивается вестями с мамочкой через несколько лиг, знать об этом, — пробурчал Лук и поднялся на ноги. — Что так рано? Мы уже уходим?
— Да, — кивнул Намувай. — У тебя есть несколько минут, чтобы оправиться, перекусывать будем уже не здесь. Это твой меч?
— Получается, что так, — кивнул Лук. — Он тебе понравился?
— Это не оружие для охоты и уж точно не оружие для Дикого леса, — заметил Намувай, — но не в этом дело. Твой меч пропитан магией. Если правда, что смотрители Текана находят колдунов по запаху, то тебя с этим мечом унюхают еще до того, как ты войдешь в городские ворота любого клана.
— А так? — переспросил Лук и задвинул меч, на рукоять которого клал ладонь ночью и который выдвинул на половину пальца, в ножны.
— Так нет, — почесал затылок Намувай. — А ну-ка выдвини его снова на палец. Теперь отпусти рукоять. Снова возьмись за нее. Удивительно. Ты сам-то что чувствуешь?
— Ничего, — пожал плечами Лук, отправляя клинок на место. — Ну если только какое-то жжение, что ли, когда клинок не в ножнах. Но если я беру его за рукоять, то все проходит.
— Именно так, — кивнул Намувай. — Стоит тебе задвинуть меч в ножны или ухватиться за его рукоять, пусть он и обнажен, и я перестаю чувствовать, как ты говоришь, жжение. Одного только не пойму: как ты можешь это ощущать? Бьюсь об заклад, в нашем поселке ни один человек, кроме меня и моей матушки, не смог бы почувствовать это.
— Твоего поселка больше нет, Намувай, — вздохнул Лук.
Сын Арнуми кивнул и отвернулся.
— А насчет
