ее на глазах тысяч незнакомцев. Ее дочь, молодая взрослая, назвала, явно или неявно, свою мать неосознанной. Вполне возможно, речь идет о том, что молодой взрослый сначала подтолкнул, а затем поощрил взрослого отказаться от видимости ради содержания и погрузиться в глубины бездны, – раз уж мы все больше чувствуем себя людьми, стремящимися к аутентичности, раз уж нам нравятся люди и их способность жить, ничего из себя не изображая.
Подлинность освободит вас
– Доктор, помните, как однажды вы спросили у своих подписчиков в соцсетях, что для них значит быть взрослыми?
– Да, конечно, это было пару выходных назад.
– Точно. Я не ответила, но не потому, что не знала, что ответить. Поскольку мы должны были вскоре встретиться в кабинете, я подумала, что поговорю с вами об этом лично.
Агате двадцать шесть лет, она снимает комнату и учится в аспирантуре, в которую никогда бы не подумала поступать, если бы ее не убедил в этом дипломный руководитель. Агата занята своей эротической и чувственной жизнью, эксперименты с которой она проводит.
Агата рассказывает об эпизоде, произошедшем в доме ее родителей, когда она навещала их. У туалета услышала доносившийся оттуда голос отца, словно он с кем-то беседует. Когда он вышел и увидел за дверью дочь, опустил сотовый телефон в карман брюк и проскользнул в гостиную. Агата долго размышляла, как ей поступить; возможно, она все неправильно поняла. Ее ли это дело, или касается исключительно родителей? Она не могла представить себе реакцию отца, потребуй она у него объяснений. Агата не верила, что между ними мог состояться честный разговор о том, что происходило в том туалете и в его жизни.
Зная, что она совершает ошибку, она не призналась себе в этом. Агата тайком залезла в мобильный телефон отца при первой же удобной возможности и обнаружила, что у него есть внебрачная связь. Она понятия не имела, знала ли об этом его жена, мать Агаты. Однако она поняла, что совершенно не знала этого человека, своего отца. Эта тайна ее мучила, это было двойное предательство, прежде всего матери. Агате казалось, что ее отец ведет себя как кролик: ему почти шестьдесят, а он как шестнадцатилетний подросток, который втихую курит.
Она всегда ассоциировала зрелость с ответственностью и считала родителей надежными и искренними взрослыми людьми, пока не обнаружила, что все это неправда.
– Отвечаю на ваш вопрос, доктор. Для меня взрослые – это люди, за которыми водятся грешки, – сказала она тем утром на сессии. – Я верила, что родители учили меня другим ценностям, но после случившегося я сделала вывод, что у взрослых водятся секреты, они ведут двойную жизнь, прикрываясь оправданиями. Я хочу стать взрослой, но не хочу быть такой. Для меня главная красота и удача взросления в том, что ты идешь и берешь то, что не дала тебе семья, что ты наконец-то обретаешь это. Я не собираюсь никому навязывать себя и не жду, что другие будут поступать так же. Мои родители воспитали Мию, мою сестру, и меня, разглагольствуя о честности, предостерегая от вранья, призывая поступать правильно… И что потом? Я узнаю, что у отца роман, а мать, вероятно, притворяется, что не замечает этого. Раз уж звонок отца услышала я, даже не живущая сейчас с ним под одной крышей, может ли статься, что мать не замечала чего-то странного? Нет. Если б так было, это еще хуже: это означало бы, что ей все равно, она его больше не видит и не слышит. И тогда кто из них двоих был бы не прав?.. Во имя чего тогда семья? Во имя тихой жизни и воскресного обеда?
Агата выражается предельно прямо.
Она обнаружила, что даже в ее семье слова расходятся с поступками. Между тем и ее семья, и другие семьи в современном мире пребывают в убеждении, что дали детям все, что могли дать родители. Неверность отца выходит для Агаты далеко за рамки исключительно родительских супружеских дел. Она чувствует, что эта проблема касается и ее. Отец, обманув мать, обманул и ее, ведь ее учили вести себя определенным образом, словно она должна перенять эстафету у своих значимых взрослых, на которых равняется. Но от нее скорее ждут, чтобы она преуспела в жизни больше, чем смогли преуспеть ее родители.
– Вот оно, настоящее предательство. Для меня оно не в том, чтобы лечь в постель с другой, если ты женат, придумав для этого несуществующий ужин с бывшими коллегами, пока жена дома наглаживает тебе рубашку. Меня возмущает, что родители всю жизнь велели придерживаться определенного кодекса поведения, словно, только следуя ему, можно считаться достойным человеком. В результате мне двадцать пять, а у меня до сих пор нет парня, потому что я не считала себя достойной отношений. Я всегда и во всем боялась ошибиться, ведь они ожидали от меня, чтобы я вела себя как хорошая дочь, которую они воспитывали в соответствии с их кодексом жизни… А теперь я вижу, что они сами не следуют этому кодексу…
Я слушаю Агату и понимаю, что переживаю сложный, многогранный контрперенос. С одной стороны, испытываю по отношению к ней такие восторг и восхищение, что хочется поменяться с ней местами, стать ею или хотя бы сделать так, чтобы наши сорок пять минут никогда не кончались, чтобы она объяснила мне, как устроена жизнь, подправила и мою тоже, чтобы на меня под ее руководством снизошло умиротворение. Я бы хотела, чтобы она стала моим литературным негром, чтобы она написала для меня эту книгу, поставила вопрос о молодых взрослых перед президентом Маттареллой. Я бы хотела позвонить ее родителям и сказать, что они во всем не правы, и, поскольку мне кажется, что она права вообще во всем, наверняка она права и здесь – что, впрочем, неважно. «Посмотрите, – хочется мне прокричать им, находясь во власти воодушевления, – она все равно справилась, пусть вы и провалили свою задачу! Все равно в результате ваша дочь поняла о жизни все, больше, чем о жизни знаем мы с вами, и это произошло именно потому, что вы ее всему этому не научили. Ну разве это не потрясающе?»
В то же время Агата унижает меня, прижимает к стенке: да простит Господь грехи нас, взрослых, которые позволяют тем, кто идет за нами, превзойти нас и стать лучше. Тем не менее какой позор… Молодые взрослые, не прилагая больших усилий, всегда справляются с жизнью немного лучше нас. Не правда ли, это смущает?
Перед нами словно открываются два пути. Либо ты ненавидишь молодых взрослых, всячески вставляя им палки в колеса, лишь бы заткнуть им рот, чтобы они тебя не беспокоили. Или ты признаешь их правоту, записываешь, что они говорят, проникаешься тем, что они предлагают, – жить лучше, чем живешь ты сам (не во имя производительности, но во имя качества), – и потом как минимум стараешься так и поступать.
Я чувствую все это и многое другое, пока слушаю Агату. Она же заканчивает такими словами:
– Я против грешков. Я хочу, чтобы все, что испытываю, было частью моей жизни. Я хочу, чтобы каждый мой опыт становился частью целого, чтобы не было необходимости заниматься чем-то втайне. Я хочу иметь возможность объяснить, что и зачем я делаю, вне зависимости от того, разделяют мое мнение или нет. Но если мне придется краснеть за то, что я чувствую, или за то, что выбираю, надеюсь, мне хватит смелости не совершать этих поступков, а не хитрости совершать их незаметно. Доктор, вам не кажется, что, если бы мы были настоящими, мы все были бы немного более интересными людьми?
Однозначно, дорогая Агата. И не только интересными, но также и немного более здоровыми и счастливыми людьми. Психопатологии в конечном счете известно лишь одно расстройство, которое выражается в различных диагнозах в зависимости от того, как мы функционируем. И это расстройство – притворяться не теми, кто мы есть на самом деле.
Чтобы не было недопонимания
Брунелла не единственный
