из них несли пару больших дощатых ящиков, а один, обладатель трости с рукоятью в виде собачьей головы, глухо поругивался и все выглядывал что-то над головой, в окнах ближайших домов, на карнизах крыш и в темном вечернем небе.
– Бойррок, – кивнул ему Джон Деррик, и обладатель трости опустил голову.
– Все ясно, – раздраженно сказал он, глядя на шута. – Это из-за него мы должны волочиться в Саквояжню по земле, оббивая себе кости по брусчатке моста Ржавых Скрепок.
– Добрейший вечерочек, – Гуффин отвесил шутовской поклон и снял несуществующую шляпу.
– Для Свечников? – спросил Джон, кивнув на ящики.
– Мы должны доставить рыжим два ящика «фитильков», – разъяренно прохрипел Бойррок, – и не можем отправиться на «Старухе». Угрюмый велел Кройкку снарядить ее… как он это назвал?
– «Для своего дела», – подсказал один из подручных.
– Для своего дела, – кивнул Бойррок. – Чего встали? – Он повернулся к спутникам. – Грузите!
Члены Своры двинулись с ящиками к стоящему неподалеку экипажу-«Горбину», который выглядел так плачевно, что при одном только взгляде на него возникало желание накрыть его пледом и напоить чаем, или просто взорвать, чтобы он не мучился.
Бойррок снова задрал голову, и Дик Деррик хмыкнул:
– Кого высматриваешь? Зубную Фею? Так говорят, Меррик утопил ее в канале.
Бойррок гневно ткнул в Дика тростью.
– Я бы на твоем месте следил за словами. И вообще… по Фли ползут слухи. Что-то творится… Конвертчик Билл сказал, что видел фургон фликов возле Дыры-в-мешке.
– Флики по эту сторону канала? – с сомнением в голосе проговорил Джон.
– Да Конвертчики все поголовно лжецы, а Билл среди них – самый лживый! – добавил Дик.
– Это верно! – хохотнул Гуффин. – Конвертчикам точно нельзя верить!
Бойррок снова повернул к нему собачью голову.
– Лучше бы у тебя было, чем порадовать Угрюмого. Он с утра не в настроении. Ходят слухи, что кто-то из местных начал заглядываться на Красотку Дит.
– Не может быть! – пораженно воскликнул Дик. – Видать, этому идиоту, кем бы он ни был, совсем жить надоело.
Бойррок на это лишь кивнул.
Ящики между тем уже погрузили в экипаж. На крыше-гармошке и на покатых передних крыльях над колесами зажглись фонари, заурчал двигатель, и из выхлопных труб пополз темно-красный дым.
– Не злите его, – посоветовал Бойррок напоследок и, развернувшись, проследовал к «Горбину». Не прошло и мгновения, как он исчез внутри, дверца захлопнулась, и экипаж тронулся в путь.
Джон и Дик переглянулись, после чего направились к двери подъезда.
Гуффин чуть отстал.
Задрав голову, он пристально осмотрел карнизы ближайших домов. Там никого не было. Кажется…
Шуту вдруг стало зябко и неуютно. Он передернул плечами, после чего торопливым шагом последовал за братьями Деррик.
Над входом разместилась кривобокая вывеска: «Конура»; к покосившейся двери были приколочены таблички, на которых значилось: «Поворачивай!», «Не суй свой нос!» и «Осторожно! Злые собаки!»
…Сабрина не боялась злых собак. Намного больше ее пугали злые люди.
И такие люди им вскоре встретились: они сидели на стульях возле лестницы, ведущей на этажи, и играли в карты. Лестница до самого потолка была загромождена разломанными гардеробами, ржавыми канделябрами, чемоданами и картинными рамами. Эта импровизированная баррикада перекрывала путь наверх, но в глубине освещенного парой керосиновых ламп холла темнела кабинка лифта.
Гуффин и его спутники кивнули молчаливым караульным и уверенным шагом направились прямиком к нему.
Сабрина удивилась: «Лифт в Фли?! Где же я оказалась?!»
Ее недоумение было понятным, учитывая, что даже в Тремпл-Толл здания с лифтами можно было пересчитать по пальцам одной руки. Более того, по ту сторону канала жило множество людей, которые даже не знали такого слова – «лифт».
Между тем Гуффин первым проник в кабинку, словно боялся, что его оставят внизу. Дик Деррик затащил внутрь тележку с ящиком, а Джон, зайдя последним, закрыл решетку и толкнул рычаг.
Где-то внизу, в подвалах, загудела паровая машина, а сверху раздался скрежет наматывающихся на барабаны цепей. Кабинка начала подъем.
– Следи за языком, шут, – негромко прорычал Джон. – Только заикнись о нашем деле в присутствии Угрюмого, и я вырву твое сердце. И пусть это будет последнее, что я успею сделать в своей жизни.
– Я вообще не умею заикаться! – вскинулся Гуффин. – Я оттачивал свое изумительное произношение скороговорками, а матушка резала меня бумагой всякий раз, как я запинался. К слову, отчасти поэтому я и стал известным мастером монологов.
– Советую тебе сейчас приглушить монолог, – велел Дик, угрожающе склонив голову к самому лицу шута, и тот, шумно сглотнув, кивнул.
Сабрина вслушивалась в разговор этих типов. Она уже достаточно знала Манеру Улыбаться, чтобы различить нервозность в его хвастливой отповеди, и сейчас дело заключалось явно не в посетивших его неприятных воспоминаниях о матери, которых в действительности, возможно, даже не было.
Кабинка меж тем ползла все выше…
Сабрина не хотела даже задумываться о том, что находится там, наверху, и какие ужасы ее ждут – она велела себе быть храброй. А потом вдруг будто бы осталась наедине с единственной мыслью: «А зачем?»
И именно это «зачем» словно открыло в ней ржавую скрипучую дверку под вывеской «Безысходность».
«Кто я такая? – подумала Сабрина. – Я даже себя не помню…»
До недавнего времени она полагала, что кукольник Гудвин, сделал ее для того, чтобы ему было, над кем издеваться. Она помнила свою жизнь фрагментами, да и то по большей части в память врезались лишь постоянные наказания, которым подвергал ее Хозяин. А потом она пришла в себя в переулке Фейр в мешке… и с того момента ее соседями в этом мешке были отчаяние, страх и боль. Череда невзгод даже и не думала заканчиваться, и впереди куклу Сабрину ждало лишь еще больше отчаяния, страха и боли.
«Зачем мне быть храброй? Что это изменит? Я перестану испытывать боль? Перестану испытывать страх? Нет. Я – просто безвольная щепка, которую несет дождевая вода в канаве после прошедшего ливня…»
Сабрина поняла, что это ложь, но вот, чего она не смогла понять, так это того, зачем лжет себе. Еще там, на шаре, Гуффин сказал, что она всегда была своевольной и упрямой – черты не слишком подходящие для щепки. Если шут не солгал, значит, Хозяин стер это из ее памяти. Зачем? Он хотел, чтобы она стала
