всматривающимся в барашки волн.
– А как же... работа?
– Они думают, дурачка нашли, – презрительно сказал Босс, – за такие деньги. Ну, я оставил им бумажку со своим телефоном и суммой, сколько я хочу. Пусть думают. Позвонят, куда денутся! Не одни, так другие. Меня в любую гостиницу с руками и ногами...
Прошло три года. Я вижу его возле моря каждое утро. Босс уже не приезжает на машине, приходит пешком. Даже в дождь. Мы больше не разговариваем: при встрече со мной Босс кивает и ускоряет шаг. Я до сих пор не знаю, как его зовут.
Без огласовок
Мой мобильник относится к типу «смартфонов», то есть умных. «Смарт» проявляется в том, что он умеет распознавать голосовые команды. Моим командам телефон подчиняется неохотно, но когда в машине по радио передают новости, мобильник выхватывает из адресной книги какой-нибудь номер и начинает звонить. Наверное, телефон улавливает в новостях знакомое имя. Я пресекаю его попытки и грожусь отключить «распознавание голоса».
Однажды я не успела вовремя нажать «отбой». Из переговорного устройства громкой связи прозвучало:
– Алло?
На экране мобильника высветилось «Миша-Мордехай». Какой Миша-Мордехай?
– Извините, – сказала я, – это...
– Ирочка! – прервал меня незнакомый голос. – Как здорово, что вы позвонили. А то, представляете, Новый год, совсем одиноко. Не поверите, я чувствовал, что поздравите. Вам здоровья, счастья, успехов в личной жизни...
– Вам тоже... здоровья... счастья... – Я не знала, есть ли у Миши-Мордехая личная жизнь и поэтому остановилась.
– Такой у меня сегодня хороший день, – Миша-Мордехай не заметил моих колебаний и продолжал: – Вы позвонили – раз. «Рэка» перешла на 100.1 FM – два. Получилось: две русские станции рядом. Крутанул ручку – ты на «Рэке». Крутанул назад – на «Первом Радио». Правда, удобно? И не надо искать.
– Удобно, – согласилась я, – не надо искать.
– Что у вас нового? Прочли еще какую-нибудь книжку?
И тут я вспомнила: парк, ветер подхватил с холодной каменной скамейки мою газету, полистал и зашвырнул в кусты. Я стояла и думала, стоит ли «Наша страна» того, чтобы из-за нее оцарапаться, когда какой-то пожилой человек в плаще и беретике нырнул в кустарник, долго там возился и, наконец, церемонно, словно букет, протянул мне измятые, грязные листы. Кто в Израиле носит плащ и берет? Плащ и берет носил Мордехай из Саратова, в Израиле полтора года, собирается здесь преподавать иврит, но учеников пока не нашел.
– Преподавать я умею: в Саратове у меня было много учеников, – разговаривая, Мордехай часто моргал, как ребенок, увидевший что-то необычное. – Семь, а иногда восемь.
– Язык преподавали?
– Игру на аккордеоне. А вы хорошо говорите на иврите?
– Ничего, – сказала я, – за 20 лет научишься. Но читаю паршиво.
– Плохо читаете? – обрадовался Мордехай. – Хотите, вас научу?
– Банковские документы можете прочесть? – злорадно спросила я.
– Банковские? Нет, – погрустнел учитель.
– Я тоже не могу, – созналась я, – Но одну книжку на иврите все-таки одолела. Амос Оз «Черный ящик».
– Весь ящик? С огласовками?
Человек из Саратова раздражал все больше и больше.
– Мне пора, – сказала я, – спасибо за газету.
– Конечно, конечно, – засуетился Мордехай, – но, может, если найдется минутка... позвоните... Буду рад.
И протянул мне клочок бумаги с номером. Я сунула было клочок в карман, но под взглядом моргающих глаз занесла номер в память мобильника. Позже сотру. Несколько раз я вспоминала о Мордехае, собираясь удалить номер, потом забыла...
– Не стану вас задерживать, знаю, как вы заняты. Спасибо, что поздравили. Но вы же еще когда-нибудь позвоните? – забеспокоились из «громкой связи».
– Обязательно позвоню.
– Буду ждать.
Я не стала отключать «распознавание голоса».
У смерти вкус ржавчины
Лицо Бени покрыто красивым, ровным загаром. Наверное, именно такой загар называют бронзовым. У Бени длинные волосы, кожаная куртка, узкие черные очки и мужественные скулы: не хозяин прибрежного ресторанчика, а итальянский киноартист. Я люблю Бени и радуюсь, завидев его шезлонг у кромки воды. Только раздражает, что нам никак не удается спокойно поговорить: каждые пять минут кто-то вламывается со своим «ма нишма{21}». Бени неизменно отвечает, что его дела идут отлично. У его приятелей дела тоже всегда идут отлично. Судя по таким приветствиям, у всего Израиля дела идут отлично. Я ревниво рычу и спешу вернуть Бени к нашему разговору:
– Как ты сказал? У смерти вкус...
– ...Ржавчины. У смерти вкус ржавчины. Завтра будет дождь. Видишь, флаг развевается в сторону Яффо? Южный ветер – к похолоданию. Ветер рассказывает обо всем...
– А у тебя случалось что-нибудь такое... со вкусом ржавчины?
– Ого! В 67 году я был среди первых, кто ворвался в Старый Город, сражался за Стену Плача.
– Солдатом?
– Офицер, парашютист.
– Было страшно?
– Во время самого боя, нет. Во время боя нет времени на мысли о страхе. Ты думаешь, как бы вернуть своих солдат живыми. Знаешь, когда страх разливается во рту? Когда получаешь задание. С картами. Смотришь на эти карты, понимая, что задание невыполнимо. И ты точно погибнешь. Но между жизнью и смертью иногда становится везение. Как, откуда оно берется, в самых безнадежных ситуациях? Не могу объяснить, не знаю.
– Ты убивал? Что ты чувствовал, когда убивал?
– Что нет другого выхода. Если не выстрелишь первым, закончилась твоя карьера... Я расскажу тебе о смерти, это короткий рассказ. Есть в Иерусалиме место, называется Гиват а-Тахмошет. Знаешь, что такое «тахмошет»? Ну, это бомбы, пули...
Арсенал! Вдруг всплыло название: «Арсенальная горка». Там еще мемориал! Я кивнула.
– Есть песня о Гиват а-Тахмошет» – пальцы Бени забарабанили по колену, отбивая такт, пока он декламировал.
Может, мы были львы,
И тому, кто хотел лишь остаться в живых,
Не было места средь нас,
На Гиват а-Тахмошет.
Когда мы получали задание, нам сказали: на холме засело максимум 150 иорданцев. Иорданцы – самые лучшие воины. Я воевал с сирийцами, египтянами, им далеко до иорданцев. Иорданец не сдается: его не возьмешь в плен. Он будет сражаться или погибнет.
Нам сказали: максимум 150 человек. А нас две роты. 80 и 80, всего 160. Почти равенство. Но мы-то израильтяне. И мы
