пустой киоск «Союзпечати», огромное полотнище плаката, стоявшее у проспекта. На полотнище было написано что-то метровыми буквами, а в нижнем углу, привалившись к боковине и свесив голову на грудь, приютился маленький человек — в грязном мятом костюме, небритый, с мешками у прикрытых глаз.
Человек блаженно улыбался во сне. Ему снилось хорошее.
Суточное отсутствие человека никем, по странному стечению обстоятельств, замечено не было, но возвращение на плакат в таком виде повлекло меры естественные и быстрые. В милиции, а потом в райсовете затрещали телефоны, и начались поиски виновных.
Милиция проявила оперативность, и очень скоро ее представители пришли в квартиру члена профсоюза живописцев Кукина Н. А., каковой Кукин был обнаружен среди пыльной кучи холстов, на которых намалевано было, по разным оказиям, одно и то же целеустремленное лицо.
Сам член профсоюза находился в состоянии, всякие объяснения исключающем. Приехавшие, однако, тоже были людьми целеустремленными — и получить объяснения попытались, но услышали в ответ только нечто насчет оплаты с метра, после чего члена профсоюза стошнило.
А к человеку, спящему над проспектом, подъехал грузовик; двое хмурых мужиков, не торопясь, отвязали хлопающее на ветру полотнище и повезли его на городскую свалку.
В огромной металлической раме у проспекта высились дома, в ней чернел лес, и по холодному небу плыли облака и пролетали птицы.
Машину подбрасывало на плохой дороге, и человек морщился во сне.
1986
Стена
Страдая от жары, Маргулис предьявил офицеру безопасности пакет с надписью «Мальборо», прикрыл лысеющее темя картонным кружком — и прошел к Стене.
У Стены, опустив головы в книжки, стояли евреи в черных шляпах.
Собственно, Маргулис и сам был евреем. Но здесь, в Иерусалиме, выяснилось, что евреи, как золото, бывают разной пробы. Те, которые стояли в шляпах лицом к Стене, были эталонными евреями, и то, что у Маргулиса было национальностью, у них было профессией. Они безукоризненно блестели под Божьим солнцем.
А в стране, откуда приехал Маргулис, словом «еврей» дразнили друг друга дети.
Дегустируя торжественный момент, он застыл и прислушался к себе. Ему хотелось получше запомнить свои мысли при первой встрече со Стеной, и это оказалось совсем несложно. Сначала пришла мысль о стакане компота, потом — о прохладном душе на квартире у тетки, где он остановился.
Потом он ясно увидел где-то далеко внизу, у какой-то стены дурака с пакетом «Мальборо» в руке и картонным кружком на пропеченной башке, и понял, что это он сам.
Потом наступил провал, потому что Маргулис таки перегрелся.
Из ступора его вывел паренек в кипе и с лицом интернатского завхоза.
— Ручка есть? — потеребив Маргулиса за локоть, спросил паренек. — А то моя сдохла.
И он помахал в душном мареве пустым стержнем.
В другой руке у паренька было зажато адресованное лично Господу заявление на пять страниц.
— Нет, — ответил Маргулис.
— Нет ручки? — не поверил паренек.
Маргулис виновато пожал плечами.
— А че пришел?
Маргулис не сразу нашел, что ответить.
— Так, постоять…
— Хрен ли стоять? — удивился паренек. — Писать надо!
Он ловко уцепил за трицепс проходившего мимо дядьку и с криком «Хэв ю э пен?» исчез с глаз.
Маргулис огляделся. Вокруг действительно писали. Писали с таким сосредоточенным азартом, какой на родине Маргулис видел только у киосков «Спортлото» за день до тиража. Писали все, кроме тех, которые стояли у Стены в шляпах: их заявления Господь принимал в устной форме.
Маргулис нашел клочок бумаги и огляделся.
У лотка в нише стоял старенький иудей с располагающим лицом московского интеллигента. Маргулис, чей спекшийся мозг уже не был способен на многое, попросил ручку жестами. Старичок доброжелательно прикрыл глаза и спросил:
— Вы еврей?
Маргулис кивнул: этот вопрос он понимал даже на иврите.
— Мама — еврейка? — уточнил старичок. Видимо, гоям ручки не выдавались.
Маргулис опять кивнул и снова помахал в воздухе собранными в горсть пальцами. Старичок что-то крикнул, и перед Маргулисом вырос седобородый старец гренадерского роста.
Маргулис посмотрел ему в руки, но ничего пишущего там не обнаружил.
— Еврей? — спросил седобородый.
Маргулис подумал, что бредит.
— Йес, — сказал он, уже не надеясь на жесты.
— Мама — еврейка? — уточнил седобородый.
— Йес! — крикнул Маргулис.
Ничего более не
