сам пользовался независимостью, предоставив Адриенне право жить своей жизнью, выбирать себе приятельниц, ходить, куда вздумается. Но теперь, когда от него прячут глаза, когда вокруг все чаще звучат намеки, когда его награждают позорными прозвищами, все изменилось. Увы, в те минуты, когда Антуан де Рестак остается лицом к лицу со своей супругой, его сковывает нечто похожее на боязливое почтение. Он всегда испытывал это чувство в ее присутствии, и теперь оно осталось последним свидетельством искренней любви, которую он питал к ней в первое время после женитьбы.
— Надеюсь, ты хорошо провела день? — спрашивает он, с трудом выговаривая слова; абсент обжег ему язык.
Адриенна равнодушно смотрит на него. В ее глазах нет ни намека на привязанность или хотя бы жалость — одно только усталое равнодушие и решимость выполнить задачу, которая никогда и никого не радовала.
— Я знаю, что ты знаешь, Антуан…
Рестак не реагирует. Адриенна пристально смотрит на него, но не замечает ни тени огорчения. Вместо ответа он берет каминные щипцы и отодвигает в глубь очага полено, скатившееся к решетке. Огонь снова ярко вспыхивает, озарив их лица.
Адриенне кажется, что она сейчас задохнется: молчание становится пыткой.
— Да скажи же хоть что-нибудь!
Но Рестак упорно, не мигая, глядит на языки пламени; так ведут себя кошки, застыв, словно загипнотизированные, перед грозящей им опасностью. Потом, очень медленно, поворачивается к супруге.
Адриенна леденеет: маска упала, она видит истинное лицо своего мужа — черное, безжалостное лицо хладнокровного убийцы.
— Почему ты ничего не сказала мне два года назад, когда я встретился с Гюставом?
Адриенна молчит, не находя ответа. Ее сковала странная робость, как ученицу на экзамене, и она неопределенно пожимает плечами, кляня себя за собственную трусость.
— А скандал? — продолжает он тихо, почти шепотом, — о скандале ты подумала?
Этот вопрос придает Адриенне храбрости. Вот чего он по-настоящему боится: Антуан де Рестак не обманутый муж, он прежде всего почтенный буржуа, дорожащий своим положением в обществе. Речь не о крушении любви, а о клевете, о сплетнях. Кто как не он знает в этом толк: иногда он анонимно, без подписи, публикует в газете ядовитые статейки просто ради удовольствия блеснуть каламбуром, неважно, что они могут погубить чью-то репутацию или разбить семью.
— Мне безразлично, будет ли скандал, Антуан.
Ее супруг подавляет едкий смешок и снова поправляет горящие угли каминными щипцами; так художник переписывает картину — не в поисках совершенства, а просто чтобы найти еще какую-то деталь, изобразить под другим углом.
— Значит, тебе безразлично. Впрочем, мне тоже…
Антуан откидывается на спинку кресла и со злобной усмешкой глядит на жену:
— Но что будет с ним, Адриенна?
— Гюстав меня любит.
Антуан вздрогнул. Никогда еще подобное признание не высказывалось с такой простотой, с такой убийственной искренностью, которая прожигает его сердце, как кислота. Ему и самому странно, что оно его так сильно задело. Неужто это ревность? Или уязвленное самолюбие? Или древний инстинкт собственника? Или же просто подтверждение того, что время прошло безвозвратно и жизнь осталась позади?
— Я тебе толкую не о любви, — произносит он наконец, налив себе новую порцию абсента. — Это вопрос репутации. И денег.
Адриенна, пораженная до глубины души, презрительно смотрит на мужа. Он облегчил ей задачу.
— Репутация и деньги… для тебя только это и важно?
Она видит на лице мужа злобную радость, словно он устроил ей ловушку.
— Если Гюстав намерен продолжать свою замечательную работу, он будет нуждаться и в том, и в другом! — Рестак откинулся в кресле и сложил руки на круглом животике, как довольный гурман. Глаза заблестели, на губах появилась улыбка — безрадостная улыбка, унылая, как руины. — Парижский совет намерен проголосовать за то, чтобы средства, отпущенные на сооружение башни, были выплачены не за первый этаж, а за второй.
Адриенна вмиг теряет уверенность: она понимает, что если Эйфель не получит долгожданные и, главное, давно обещанные фонды, ему грозит неминуемое банкротство. А Рестак, поняв, что он одержал верх, злорадно щурится.
— Парижский совет как раз испросил мое мнение по этому поводу. Тебе ведь известно, что эти господа ко мне прислушиваются…
Его жена в отчаянии. Так вот что он замышлял! Вот почему молчал! Предоставлял ей полную свободу, изображал сообщника Гюстава, а сам в это время тайком следил за ними и вынашивал планы своей мести с терпением пиротехника, готовящего фейерверк.
В довершение всего Рестак вынимает из секретера толстую папку и показывает жене. Там собраны статьи, списки, письма, визитные карточки. И все эти документы свидетельствуют о ненависти к Эйфелю и его «распроклятой» башне.
— Хочешь почитать петиции? Вот они, все здесь…
Адриенна с отвращением смотрит на него. Она и представить себе не могла, что ее муж способен на такую низость. Раньше она его просто не любила, но хотя бы не презирала, а сегодня он сделал всё, чтобы она не жалела об измене, не мучилась угрызениями совести. Теперь Антуан внушает ей отвращение.
— Я уже давно собираю это досье. Все мои друзья из всех газет, получив такие документы, пересылают их мне. Пока вы там миловались, я собрал целый гербарий!
Ликование Рестака вызывает гадливость. Адриенне кажется, что перед ней не человек, а омерзительное пресмыкающееся.
— С помощью этого, — продолжает он, злобно хихикая, — я утоплю твоего Гюстава в дерьме. Не желаешь ознакомиться?
Адриенна в отчаянии; в ее душе страх борется с презрением. Антуан способен на всё. Достаточно вывалить эти кучи грязи перед членами Парижского совета, и они тут же решат, что «шутка затянулась». И тогда для Гюстава все будет кончено, его ждут разорение, бесчестье и крах всех надежд.
— До чего ты мне отвратителен! — говорит она, встав с кресла. — И все-таки я буду жить с ним! Во второй раз нас никто не разлучит!
Рестак смертельно побледнел, у него трясутся руки, а Адриенна отступает к двери, постепенно сливаясь с темнотой. Он вскакивает на ноги и почти бегом пересекает комнату. Адриенне страшно, но бежать уже поздно. Муж стоит перед ней, почти вплотную, и она не смеет двинуться с места. На его лице ярость и жестокое торжество; он наслаждается своей властью над женой. Точно воин, вздымающий оружие, Антуан поднимает над ее головой папку и очень спокойно произносит:
— Подумай…
ГЛАВА 39
Париж, 1887
Боже, как прекрасна жизнь! Всякий раз, как Клер поднимается на башню, у нее дыхание перехватывает от восторга. Она всегда верила в своего отца, ее буквально зачаровывала его твердая, иногда доходящая до фанатизма воля; не так-то просто
