словом. В каком-то смысле такая безучастность гораздо тягостнее, чем откровенная злобная ревность. Единственное, что позволяет себе Рестак, это ехидная усмешка, когда он застает Адриенну за чтением какой-нибудь статьи о башне или когда имя Эйфеля мимоходом звучит на каком-нибудь парижском ужине. А в остальном — ничего. Ни упреков, ни ссор. Антуан и Адриенна живут под одной крышей как два чужих человека.
— Знаешь, иногда он меня просто пугает!
— Но он что-нибудь говорит?
— Нет, и это хуже всего. Он просто смотрит на меня; он знает, но молчит…
Гюстав вздрагивает. Он давно знаком с Антуаном. И еще в молодости иногда подмечал огонек безумия, мелькавший в его голубых глазах. Это был взгляд акулы; глаза, которые заволакивает тонкая пленка в тот миг, когда хищник бросается в атаку.
— Он может причинить тебе зло?
Адриенна на миг задумывается.
— Мне — нет…
Молчание. Гюстав боится заговорить. Ему не хочется, чтобы Антуан де Рестак омрачал сладостные минуты их свидания, когда они так счастливы. Но он не может удержаться от вопроса:
— Ты хочешь, чтобы мы расстались?
Адриенна, умиротворяюще улыбнувшись, целует Гюстава в лоб, в кончик носа, в щеки, подбородок, шею. Только не в губы, которые нарочно пропускает, насмешливо прищурившись.
— Какой же ты глупый!
Но Эйфель не шутит:
— Значит, ты хочешь, чтобы мы расстались?
Адриенна распрямляется и умолкает, откинувшись к стволу граба. Внезапно наверху, над ними, дятел начал долбить кору, и она с удивлением думает: надо же, как поздно, ведь уже не сезон. В детстве она целыми днями бродила по лесу возле родительского дома, и ничто ее так не радовало, как голоса и шорохи зеленой чащи.
— Я поговорю с ним, — тихо сказала она.
— Когда?
— Сегодня вечером. Когда мы вернемся в Париж.
У Эйфеля бешено колотится сердце, голова кружится еще сильнее, чем в те минуты, когда он, словно канатоходец, ступал по балкам, теперь уже соединившим четыре опоры на первом этаже его башни.
— Ты уверена в себе?
Адриенна смотрит на него огненным, пронизывающим взглядом:
— А ты, Гюстав? Ты уверен?
Вместо ответа он привлекает ее к себе и целует так страстно, что она едва не задохнулась.
ГЛАВА 38
Париж, 1887
Адриенна вернулась домой раньше обычного, еще до прихода мужа. Ей известно, что по средам Антуан пьет пиво с друзьями-репортерами в ресторанчике «Маргери» на Бульварах; обычно он возвращается оттуда с запасом свежих сплетен. Она решила принять ванну и долго лежала в горячей воде — не потому, что хотела очиститься от этого дня, проведенного в лесу, а для того, чтобы разогреть себя перед этой схваткой, одна мысль о которой наводит на нее леденящий ужас.
Гюстав убеждал ее, что время терпит и можно немного подождать; что в этой тайной любви есть свое юношеское очарование, магия тайны. Но Адриенна твердо решила: это будет сегодня.
И вот она сидит у горящего камина, в просторной гостиной, где уже царит темнота, которую едва разгоняют языки пламени.
Теперь она оглядывает эту большую комнату с удивлением, словно впервые видит. Всё ей кажется громоздким, безвкусным, вычурным. Как она могла жить столько лет среди этого уродства? И находить в нем красоту, считать идеальным, радоваться ему? Эти стены стали для нее чужими. Она смотрит на них, как на театральную декорацию. Но Адриенна больше не желает играть в этой пьесе, где она целых двадцать шесть лет прозябала между двумя актами. Теперь она вырвется в реальную жизнь. Адриенна вспоминает лицо Гюстава, запах его тела, уверенную силу его движений, непреклонную волю, отличающую его характер, и ее удобное буржуазное прозябание кажется ей жестокой насмешкой судьбы.
— Прощай, Адриенна! — напевает она, бросая в огонь найденную в ящике фотографию, на которой она сидит рядом с Антуаном.
В глубине души она понимает, что это бесполезная жестокость. Антуан давно уже умер для нее, они живут бок о бок, как чужие; он проводит ночи в «Ле Шабанэ» или у одной из своих поклонниц — дешевки, которой нравится его остроумие, а пуще того его кошелек. И все же ей приятно видеть, как лицо ее супруга на фотографии вздувается, теряет форму, чернеет и, превратившись в какой-то безобразный пузырь, рассыпается в прах. Впрочем, та же судьба постигает и ее собственное лицо на раскаленных углях камина. Но Адриенна уже решилась. Саламандра избежала огня, кошка обрела новую жизнь. Осталось одно — прояснить ситуацию, то есть сказать всё вслух.
Адриенна смотрит на стенные часы: уже половина десятого, а муж до сих пор не вернулся. Ну почему он опаздывает именно тогда, когда она решила с ним объясниться?! Жизнь вечно подбрасывает такие вот ехидные сюрпризы.
Желая облегчить себе ожидание, Адриенна листает только что вышедшую книгу Жип, которая произвела фурор в светских салонах; в этот вечер ее название — «Супружеские радости» — звучит крайне иронически. Но ей удается прочесть не больше трех фраз: слова начинают танцевать перед глазами, а мысли уносят ее вдаль, к набережным Сены, к подножию башни. Она придет туда завтра вечером. И встретится с Гюставом — свободная, счастливая. Вот тогда-то все и начнется по-настоящему.
В десять входная дверь, распахнувшись, с грохотом затворяется. Адриенна вздрагивает: она задремала. Дрова в камине почти догорели. Тлеющие угли едва освещают гостиную, придавая ей вид пещеры, и, когда Антуан входит туда, яркий свет из передней больно слепит глаза.
— Надо же, ты дома!
Антуан явно удивлен, увидев жену. Пошатываясь, он идет к бару и неверной рукой открывает его.
«Он напился», — съежившись, думает Адриенна: это обстоятельство не облегчит их разговора. Пьяный Антуан может быть грубым, даже жестоким. Ей приходилось видеть, как он дает волю рукам, дерется, точно землекоп, прямо на улице, с людьми, которые не оказали ему должного уважения. И хмель пройдет нескоро, тем более что Антуан наливает себе дрожащей рукой полный стакан абсента. Плюхнувшись в кресло напротив жены, он хватает толстое полено и швыряет его в камин. Угли еще раскалены, а полено сухое, и пламя мгновенно вспыхивает снова.
И при свете этого пламени они ясно видят друг друга.
Адриенна разглядывает этого мужчину с искаженными чертами осунувшегося лица и мутным, блуждающим взглядом пьяного. Антуан смотрит на женщину, которую больше не узнаёт, незнакомку, имеющую касательство к его жизни не больше, чем посетительница ресторана за соседним столом. О, конечно, ему следовало бороться за нее, но у него не хватило сил. Он не хотел верить сплетням. Он позволил ей делать что угодно, говорить что угодно. Он и
