беззаботная. Даже зимой, в снегах, всё радуется: то инеем блестит, то под снежными лентами замрёт и стоит, боится красоту попортить, не шевелится.
И только в ноябре горюет берёзовая роща. Клонятся, стонут белые стволы, ободранные до последнего листика. Ветром и косым дождём пробирает их насквозь. Дрожат ветки, знобит их, знобит.
Дотерпеть надо, до первого снега устоять. Надо дотерпеть.
Когда у нас перед домом росла большая берёза, всё казалось, что она и дом сторожит, когда уезжаем, да и вообще… вроде как она тут за старшую. Прямо у околицы стояла, подъезжаешь, ещё и дома не видно, а она уже встречает тебя. Щедрым размахом высится её крона, чуть вздыхает под весенним ветром. Старая она, начало прошлого века видала, а листва шелковистая. Только ствол выдаёт её возраст. Такой ствол, что и не обхватить. Кора ребристая, тянется глубокими морщинами, седеет лишайником. После зимы, как приезжали, сразу шли смотреть: как дупло её, не лопнуло ли? Повредил берёзу прежний хозяин, говорят, трактором, что ли, въехал в неё спьяну… Потом сам же переживал, лечил, рану глиной замазывал. А дупло так и осталось. И с годами всё глубже делалось. Мы уж тоже каждый год глиной подмазывали. Старела берёза. Но держалась, стояла молодцом, ровно.
* * *
В ту весну ещё издали увидала я: две нижние толстые ветви посохли, умирают. Подошли мы с мужем к ней, посмотрели, а дупло-то ещё глубже провалилось, и вверх трещина пошла. Муж говорит: «Рубить надо, Настя. Жалко, но надо рубить. Опасно это, если на дом упадёт – крышу проломит». Я стала отговаривать. Смотри, говорю, сколько ещё здоровых ветвей у неё. Она ещё справится, ещё сможет. Ну, давай хоть до осени подождём, там уж посмотрим.
Так и решили.
Весь июнь, как назло, дули сильные ветры. Они налегали на крону нашей берёзы, и она, как парус, медленно поворачивалась, гудела. По ночам слышно было, как за окном она тихо поскрипывает там, в темноте. Волновалась я, вслушивалась. Утром ходила проверять, как там трещина, не пошла ли вверх по стволу.
И горько и совестно было мне трогать её рукой, ощупывать старый ствол. Понимала она всё, на верное.
Но лето шло, и другие ветви зеленели густо. Улыбалась моя берёза. И как-то успокоилось сердце, забыла я тревогу.
Тот день был жаркий уже с утра. И одна я была в доме.
К полудню устала и села в саду, под берёзой, в кресло, почитать. По странице пятнышки тени и света бегают, тихо вокруг, только чуть шелестит листва надо мной. Оторвалась от книги, поглядела за околицу – там луга в душном мареве лежат, аж плывёт воздух от жары. И вдруг налетел один густой порыв ветра. И звук такой странный я услышала, но не поняла откуда. Потом стихло.
А дальше ветер ещё раз навалился. И опять звук этот. Надо мной он. Треск там, вверху, а потом скрежет.
Поняла я, что это от берёзы. Она это. Подошла, глянула, а тут как раз опять порыв, долгий, степной.
И увидела я, что, как налёг на неё ветер, как повернул её крону, так разомкнулась трещина и – побежала, побежала вверх по стволу. И там, где лопался ствол, раскрывался он вглубь, будто книга. Лопалась моя берёза от каждого порыва, всё дальше и дальше, вверх, так что уже и конца не видно было той ране, что раскрывалась. От этого и треск был, и скрежет тот.
Побежала к соседям. Сосед, большой мужик Слава, как увидал, как распахивается ствол моей берёзы под ветром, тут же приказал мне из дома деньги и документы забрать, котов и собаку – в машину и отогнать машину прямо на луг. А сам побежал мужиков созывать. Крикнул на ходу:
– Валить будем!
Стояла я посреди луга, вдалеке. Не могла ближе подойти, никак не могла. Смотрела, как вскарабкался парень по стволу, обвязал её там канатом, стянул. Скинул канат вниз, слез. Мужики подхватили тот длинный канат, отошли подальше от дома. Взвыла бензопила. Парень пилил, а мужики, ухватившись, что есть сил тянули её от дома, в поле.
И думала я: «А ведь она спасла меня. Предупредила она меня. Простонала мне: “Руби, погибаю. Руби”. Меня спасла, зверей моих спасла, дом мой спасла моя берёза».
И когда она упала, вздрогнула земля даже у меня под ногами.
И когда она упала, она раскололась вдоль всего своего тела.
И когда она упала, я подошла. Мужики расступились. А у неё внутри уже всё вымерло давно. Она только кожей своей, корой дышала, из последних сил. Мужики тихо переговаривались, головами качали. Потом разошлись.
Всё я её никак не забуду.
Уже много лет прошло, а всё не забуду никак.
Доброе моё дерево, берёза ты моя.
Глава 14. Воля
"Водой отливает жизнь в осень… Водой». Так думалось Нюке среди осеннего яблоневого сада.
Деревья стояли уже порожние, скучающие своей понурой листвой. Яблоня не чета берёзе или клёну, осень её не красит. Сереют листья, жухнет дерево, отдав всё богатство. Непригляден обобранный осенний сад.
Но ей нравилось тут, среди тихих неярких деревьев. Она стояла ровно, положив спокойные опущенные руки вдоль по юбке, ладонями по ткани.
Нюка была немолода. Когда-то делала она стрижку, завивалась, но потом захотелось отпустить волосы, в пучок собрать, как у мамы было. Она никогда не была быстрой в движениях. Ходила мерно, неспешно, словно несла себя через пространство. Потому и старость не очень заметила. Была Нюка рослая, ладная, но немного узловатая в молодости. Старость смягчила, огладила её, а движения как были степенными, так и остались. Она была человеком задумчивым.
«Водой отливает жизнь в осень…»
Вчера уже под вечер грянула гроза, просверкали молнии, пробитые громом, обрушился ливень. Нюка лежала в темноте и слушала, как на улице вода, переливаясь через край бочки, дробно стучит каплями по чему-то железному. «Ведро, что ли? Или крышка?»
Ночь напролёт лил дождь, смывая лето, лил, желтя и черня листву. Не опамятуются теперь уж деревья, станут другими. Утихло только под утро, в мокром сентябрьском рассвете.
И она тоже, с утра встав, словно запамятовала прошедшее лето, вышла в уже осеннюю траву, полёгшую вдоль земли, умытую, покорную траву осени. Опустила плечи, утихла.
«Так вот теперь? Так… Осень».
За спиной её высился огромный бревенчатый дом, не обшитый досками, а живой, поседевший от солнца и ветра сруб. Дом, когда-то полный народу, тогда казавшийся тесным. Теперь
