Эту сцену транслировали на весь мир круглые сутки — и преподносили ее одним из двух способов. В сентиментально-слезливой версии вы слышали (или читали), что где-то был какой-то геноцид, потом слышали и видели (или читали), что миллион беженцев оказался в этом месте, почти идеальной сцене ада на земле, и вы заключали, что «геноцид» плюс «беженцы» равно «беженцы от геноцида», и у вас разрывалось сердце. В другом варианте вы получали правдивую историю — что это люди, которые убивали, а также те, кого угрозами вынудили последовать за убийцами в изгнание, — а потом вы слышали (или читали, или невольно приходили к выводу), что эта почти идеальная сцена ада на земле была своего рода божественным возмездием, что холера подобна библейскому мору, что этот ужас сквитал счеты, — и вам было не по силам даже терпеть все это, не то что осмысливать, и у вас разрывалось сердце. Благодаря этому процессу сгущения красок и воображения невообразимое разрастание лихорадочной гуманитарной деятельности в Гоме заслоняло собой память о раскинувшемся за ним грандиозном погосте, и эпидемия, которая случилась из-за дрянной воды и погубила десятки тысяч людей, затмевала геноцид, который был плодом ста лет безумной политики и привел в результате к миллиону убийств.
«Где кровь — там сенсация», — гласит старая поговорка новостных редакций, а в Руанде кровь начинала подсыхать. История теперь делалась в Гоме, и это была уже не просто печальная, постыдная, некрасивая африканская история. Это была и наша история — весь мир ринулся туда, спасать африканцев от их печальной, постыдной, некрасивой истории. Самолеты сновали по летному полю Гомы 24 часа в сутки, привозя пластиковую пленку для возведения лагерных палаток, тонны продуктов, оборудование для рытья колодцев, медицинские припасы, армады белых внедорожников «Лендкрузеров», офисные принадлежности, известь, чтобы хоронить покойников, а также доставляли медсестер, врачей, логистов, социальных работников, разведчиков и пресс-атташе — в самом масштабном, самом быстром, самом дорогостоящем проекте международной индустрии гуманитарной помощи в XX столетии. Верховный комиссар ООН по делам беженцев возглавлял эту армию, а за ним маршировал строй из более чем ста гуманитарных агентств, лихорадочно жаждавших поучаствовать в ошеломительно эффектном и — да, прибыльном! — процессе. Чуть ли не в один миг Гома стала столицей нового полуавтономного архипелага беженских лагерей, организуемых со всевозрастающей расторопностью под бледно-голубым флагом управления Верховного комиссара Организации Объединенных Наций по делам беженцев (УВКБ). Однако ООН мало что контролировала там, помимо самого этого флага.
Заирские солдаты утверждали, что разоружают руандийцев, когда те переходят границу, — и действительно, огромные горы мачете и огнестрельного оружия скапливались рядом с хибарами иммиграционной службы. Но, сидя в машине посреди людского потока, проносившегося сквозь Гому, американский военный офицер звонил в Вашингтон и надиктовывал список поразительного ассортимента артиллерии, бронетехники, тяжелого и легкого вооружения, который проносили и провозили мимо него бойцы экс-РВС. Под руководством этой невредимой в основном армии и интерахамве лагеря быстро реорганизовались в точные копии государства «Власти хуту» — те же общинные группировки, те же лидеры, та же жесткая иерархия, та же пропаганда, то же насилие.
При этом режиме с гуманитарными работниками обращались скорее как с обслуживающим персоналом в сомнительном отеле, населенном мафиози: они были нужны здесь для обеспечения пищей, медикаментами, хозяйственными принадлежностями, аурой респектабельности; если «гуманитариям» порой и угождали, то только потому, что они сами напрашивались на обман; если «гуманитариев» нужно было застращать, их быстро окружала грозная толпа; а если они в сущности своей были копиями своих криминальных постояльцев, то отнюдь не по неведению, — и со временем сама эта служба делала их послушными орудиями синдиката «Власти хуту».
В этом не было никаких особых тонкостей или тайн. К концу августа, когда французы наконец убрались из «бирюзовой зоны», еще полмиллиона хуту — включая многих приверженцев «Власти хуту» — двинулись дальше, в Бурунди или, через заирский город Букаву, к сети лагерей, которая протянулась вдоль южной оконечности озера Киву. Хотя по-прежнему самые буйные лагеря были в Гоме, бойцы экс-РВС и интерахамве быстро утвердили свое присутствие везде, где ООН селила беженцев. Международное гуманитарное законодательство запрещает размещение беженских лагерей внутри 50‑мильной зоны, граничащей с родиной их обитателей, но расстояние от всех лагерей для руандийцев до границы было намного меньшим, а большинство их располагались в Танзании, Бурунди и Заире всего в паре миль от руандийской границы. Почти треть населения руандийских хуту осела в этих лагерях. Разумеется, это означало, что две трети — более четырех миллионов человек — предпочли остаться в Руанде, а холера и прочие ужасы Гомы заставили ряд беженцев призадуматься о том, что, возможно, им тоже было бы лучше, если бы они решили остаться в стране. Но тех, кто заговаривал о возвращении, часто клеймили как сообщников РПФ, и некоторые из них были убиты лагерной милицией. В конце концов, если бы все невинные беженцы ушли, в лагерях остались бы только виновные и пошатнулась бы монополия «Власти хуту» на международную жалость.
Один репортер, присланный в Гому прямо из Боснии, рассказывал мне, что знает, что такое «Власть хуту», и что он смотрит на вулкан и молится: «Боже, если эта штука рванет прямо сейчас и погребет убийц, я уверую, что ты справедлив, и снова стану ходить в церковь каждый день до конца жизни». Многие сотрудники гуманитарных организаций говорили, что их терзали такие же мучительные мысли, но это не помешало большинству из них обосноваться в лагерях. Их беспокоило то, что лагерные лидеры могли оказаться военными преступниками — не беженцами в любом общепринятом смысле этого слова, а беглецами. Им было неприятно слышать, как эти лидеры говорят, что беженцы ни в коем случае не вернутся домой иначе, нежели пришли, то есть все вместе, и что, возвратившись, они закончат ту «работу» с тутси, которую начали. И уж совсем тревожным фактом было то, что за считаные недели после прибытия в лагеря, еще до того, как удалось полностью сладить с холерой, вооруженные банды из лагерей «беженцев» повадились вести партизанскую войну, совершая кровавые рейды через руандийскую границу. Некоторые гуманитарные агентства сочли крайнюю политизацию и милитаризацию лагерей настолько отвратительной, что в ноябре 1994 г. ушли из Гомы. Но другие с готовностью заполнили пустующие места.
В первые месяцы после геноцида в ООН велись бурные дискуссии о создании международного корпуса для разоружения воинствующих активистов в лагерях и отделения политических и криминальных элементов от зависимых обывателей. Несколько месяцев подряд международные дипломаты высшего уровня один за другим выдавали тревожные заявления о насилии среди беженцев в Заире, предупреждая, что «Власть хуту» планирует массированное вторжение в Руанду, и призывая силой установить порядок в лагерях. Но хотя всем ведущим державам приходилось щедро раскошеливаться, чтобы поддерживать лагеря в рабочем режиме, когда генеральный секретарь попросил добровольцев для такого контингента, ни одна страна не была готова предоставить свои войска.
