митрополиту Вениамину. И вот в это время, когда мы наладили управление, когда мы ожидали прибытия Агафангела, то для оповещения послан был в Петроград личный друг митрополита Вениамина, отец Александр Введенский, который как раз взял на себя эту миссию ввиду особенно дружественных отношений к митрополиту — поставить его в известность об этом событии. И вдруг мы узнаем совершенно невероятную вещь. На основании слухов, дошедших до митрополита, он нас троих отлучил от церкви… Это был, конечно, самый большой удар, который нанесли нашему церковному управлению представители монашествующего духовенства…
Красницкий давал эти показания, когда отлучение с обновленцев по настоянию ГПУ было снято епископом Алексием Симанским. Но страх Красницкого не рассеялся и тогда. Каково же чувствовал себя Александр Иванович Введенский, когда послание митрополита только-только было оглашено в храмах? Судя по всему, Введенского охватила паника. В тот же день он явился к митрополиту Вениамину в сопровождении И. П. Бакаева, которому в свое время было поручено возглавить кампанию по решительному и беспощадному изъятию церковных ценностей. Вообще-то появляться в обществе такого человека главе обновленцев не полагалось, но Введенский совсем потерял голову. Тут, когда прахом шло все выстраданное в кабинетах ГПУ дело, было уже не до щепетильности. Введенский попросил Бакаева потребовать от митрополита, чтобы он дезавуировал свое послание.
Иван Петрович Бакаев и потребовал. По-чекистски прямо предъявил митрополиту ультиматум. Или — или. Или митрополит снимает отлучение с Введенского, или его самого ожидает немедленный арест и расстрел.
— На все воля Господня… — ответил непрошеным гостям митрополит. — Ступайте с Богом.
О чем говорили Бакаев и Введенский, покидая митрополита, неизвестно. Но подлинно известно, что уже в этот день Введенский сидел в кабинете следователя Нестерова и торопливо, стараясь никого не забыть, давал показания.
«С сего числа я отлучен митрополитом от церкви за то, что являлся членом Высшего Церковного Управления. После выхода декрета, на масленой неделе, состоялось собрание благочинных, на которое я допущен не был. По слухам, там вырабатывалась точка зрения на декрет. По окончании недели я был приглашен на собрание, где профессор Новицкий от имени правления произнес мне порицание за мое письмо в «Правду»…»
Нет нужды перечитывать все протоколы допроса Введенского. Ф. П. Нестеров не успевал записывать сыплющийся из Введенского компромат.
Так много хотелось сказать Введенскому, что он согласился прийти на следующее утро и продолжить свои показания. И пришел ведь. Охваченный доносительским вдохновением, он продолжал закладывать своих бывших друзей.
«На вопрос следователя — была ли профессором Бенешевичем произнесена фраза «приходится верить, что согласно предсказаниям наступает конец этой большевистской власти. Она теперь напивается церковной крови и потому должна погибнуть»? — ответил: «На заседании в Богословском институте, на котором обсуждались тезисы моего доклада «Церковь и голод», на котором присутствовали Бенешевич, Белков, Быков, Бриллиантов, Карабанов и я, такая фраза, насколько помню, была произнесена. Только не помню: «кровью», «церковными силами» или «церковью»… Но в связи с разрушением церкви погибнуть… Такую фразу я сам слышал на заседании, причем она была сказана в речи профессора Бенешевича…»[67]
Бенцом же этого воистину вдохновенного стукачества Александра Ивановича Введенского является его заявление, написанное прямо на бланке следчасти Петроградского губернского революционного трибунала:
«В Ревтрибунал. Прошу предоставить мне возможность выступить на процессе с защитительной речью. Я собираюсь вскрыть и подчеркнуть все язвы церковности, все заигрывания церкви с контрреволюцией, но вместе с тем просить пощады этим личностям, как таковым. Протоиерей А. Введенский»[68].
Ах, Александр Иванович, Александр Иванович… Какое надо сердце иметь любвеобильное, как самому надо это сердце свое любить в себе, чтобы, излившись потоком самых подлых доносов, хотя бы в глазах следователя Нестерова попробовать возвыситься над теми, кого ты закладывал. Как-то особенно ясно понимаешь тут, почему Е. А. Тучков потом «с величайшим презрением» отзывался об Александре Ивановиче Введенском. Судя по характеру записи, с трудом сдерживал свое презрение к Введенскому и следователь Нестеров.
Но презрение презрением, а служба службой. В этот же день, исполняя указание вышестоящих товарищей, Нестеров пишет постановление:
«Я, следователь Петроградского губернского революционного трибунала Нестеров, рассмотрев следственный материал по делу о противодействии при изъятии церковных ценностей и принимая во внимание, что оставление при свободе привлеченного в качестве обвиняемого митрополита Петроградского Вениамина (он же Казанский Василий Павлович) может вредно отразиться на ходе следствия по настоящему делу, постановил: меру пресечения уклонения от суда и следствия изменить и подвергнуть Казанского Василия Павловича домашнему аресту»[69].
— Вы знаете, — говорил в эти дни Введенский, — утверждают, что я предался, что я заключаю в тюрьмы и что я виновник бесчисленных бед. Может быть, если бы я вам сказал, что это не так, вы бы мне не поверили. Конечно, я скажу, что это не так, и все-таки многие мне не поверят, но у меня есть и известное объективное, с чем я могу выступить здесь. Я позавчера подал в Революционном Трибунале заявление, просьбу письменную, чтобы мне разрешили выступить на суде защитником митрополита и всех прочих, привлеченных к этому делу…[70]
Эти слова, произнесенные А. И. Введенским во Дворце им. Урицкого, мы цитируем по изданной в Смольнинской типографии брошюре. Лекция была отредактирована Введенским уже после того, когда его свалил камень, брошенный в вождя обновленчества у здания Филармонии, где проходил процесс. Камень этот если и не поубавил злобы Александра Ивановича, то научил его не проявлять так открыто своих эмоций… До камня, судя по воспоминаниям очевидцев, Введенский был еще более откровенен, чем в своей книге.
«В Духов день делал доклад протоиерей Введенский. Он публично сообщил, что расстрел пяти священников в Москве был ответом на его отлучение от церкви, — говорил протоиерей Павел Антонович Кедринский. — Я эти слова понял как террор по отношению к духовенству. Я понял, что Введенский клевещет на Советскую власть. Введенский сказал, что исход настоящего процесса зависит от постановления Пастырского собрания…»[71]
Введенский защищал себя, не брезгуя никакими средствами. Точно так же, защищая протопопа-большевика, работали ГПУ и агитпроп.
Уже 30 мая «Петроградская правда» вышла с шапкой на первой полосе «Вениамин Петроградский раскладывает костер гражданской войны, самозванно выступая против более близкой к народным низам части духовенства. Карающая рука пролетарского правосудия укажет ему настоящее место!»
«Митрополит Вениамин, бросая вызов лояльной части духовенства, — вещала газета, — мало того, что раздувает костер гражданской войны внутри церкви, он через головы ее бросает вызов и Советской власти. Он идет дальше самого патриарха Тихона, своевременно отошедшего в сторону под давлением низов… Поджигатель в белом клобуке… он брызжет бешеной слюной в своих противников… не может примириться, что его подлая роль
