ещё что-то осталось.
Распутывая ленты, он размышлял о подарках. А что, если преподнести друзьям и наставникам песни? Он же бард, в конце концов. Можно вспомнить баллады, которые отец всегда играл в ночь Самайна — о подвигах былых времён, о битвах героев с драконами и о верных жёнах, ждущих своих возлюбленных, о Дикой Охоте, что скачет по небу и о таинственных девах источников, хранящих древние тайны, о поединках чести, о смерти и о судьбе. Отец пел ещё и о похищениях людей эльфами, но Элмерик не был уверен, что эти песни понравятся мастеру Каллахану.
Когда бард прилаживал гирлянду с ключами на камин (ключи тоже были одним из символов Самайна, напоминая о многочисленных мирах, которые откроются в эти дни), в гостиную влетел Бран и уселся на ветки, которыми был украшен камин. Элмерик ожидал, что следом войдёт мастер Флориан, но ошибся. В дверях появился Джеримэйн. Его отросшие волосы были собраны в короткий смешно торчащий хвостик, отчего шея казалась ещё более тощей. В его кулаке Элмерик увидел связку дощечек, с вырезанными на них благопожеланиями. Джеримэйн окинул презрительным взглядом убранство гостиной, не говоря ни слова, принялся развешивать обереги на ветки, обрамлявшие камин. Бран зорко следил за его работой.
— Привет, — Элмерик чувствовал себя глупо, понимая: это было не лучшее начало беседы, которую он до этого столько раз проигрывал у себя в голове на разные лады. Но лучше было начать хоть как-то, чем не начинать вовсе.
Джеримэйн не ответил — лишь толкнул его плечом, предлагая посторониться.
— Так и будешь молчать? — Элмерик сжал кулаки — Нам нужно поговорить, хочешь ты того или нет. Или, по твоему, лучше через пару недель сдохнуть, чем лишний раз рот открыть?
Бран, гортанно каркнув, перелетел на плечо Джеримэйна. Тот попытался пересадить назойливую птицу обратно на ветку, но ворон заупрямился и от души ущипнул обидчика за большой палец.
— Сволочь ты… — хрипло сказал Джеримэйн, засовывая пострадавший палец в рот и глядя куда то в сторону.
Элмерик не был уверен, к кому относятся эти слова — к нему, или к ворону. Но Джерри хотя бы заговорил.
— Я знаю, что поступил плохо. И ты имеешь полное право злиться. И не принимать моих извинений тоже. Но дело не только в нас. Несмотря на вражду, нам придётся сражаться на одной стороне…
— Без тебя знаю, — Джеримэйн щёлкнул ворона по клюву. — Я не такой тупой, как ты. Надо сражаться — значит, пойдём и будем. А говорить нам не о чем. Всё сказано уже, чё мусолить?
Несмотря на не слишком-то обнадёживающие слова, сердце барда наполнилось радостью.
— Прости, я думал, что ты…
— Откажусь от битвы? Кину всех и сбегу? Потребую, чтобы командир заменил мне напарника? Я, может, вор, но всё таки не подлец. Не то что некоторые… — Джеримэйн повесил на ветку последнюю дощечку, качнул её пальцем и впервые повернул голову к Элмерику. — Тренироваться приду, когда и куда скажут. Всё, что нужно сделать — сделаю. Но в остальное время держись от меня подальше, ясно?
— Куда уж яснее… — Элмерик опустил взгляд, изучая пряжку собственного пояса. — И всё равно спасибо тебе…
— За что? — как Джеримэйн ни старался говорить бесстрастно, ему не удалось скрыть удивление в голосе.
— За эти слова. Я сомневался, что мы сможем сражаться бок о бок после всего, что было. Но не знал, как спросить. А неведение довольно мучительно, знаешь ли.
— Я бы не сказал, меня мастер Флориан заставил, его благодари.
Элмерик слегка поклонился ворону, но тот развернулся на плече Джеримэйна хвостом к барду.
— Тогда… Думаю, мы всё выяснили. Кстати, с праздником и наступающей зимой!
Если бы Элмерика спросили, зачем поздравил, он бы пожал плечами: это была обычная вежливость, не более того. Он ждал ответа, однако Джеримэйн вдруг задумался.
— Кстати, о зиме… Надеюсь, ты выбрал себе хороший обет? Смотри не проморгай силу этой ночи! Не хочу сражаться в паре со слабаком.
— Ещё нет.
— Проклятье! — Джеримэйн закатил глаза. — Тебе бы только жрать, пить, девкам глазки строить да на арфочке играть… Обет определяет твою будущую силу: чем больше ограничений наложишь, тем круче станешь. Даже посредственный дар такого тупицы, как ты, можно улучшить. А прогадаешь — все сдохнем, и даже могилки не останется.
Конечно, Элмерик знал всё это. Он размышлял не одну ночь, читал книги, чтобы найти там ответ — но герои легенд вечно погибали, когда их обеты вступали в противоречие. Чтобы что-то получить, чем-то придётся пожертвовать — на этом строилось волшебство всех известных миров. У всего была цена. Однако чем именно следует жертвовать, не мог объяснить никто. Отдашь слишком много — потеряешь свою суть и жизнь. А отдашь то, что самому негоже — непременно обидишь судьбу.
— А ты уже придумал, какой обет дашь? — Элмерик не знал, что расстроит его больше: что Джеримэйн уже придумал гениальный обет, или что он тоже понятия не имеет, какую часть души принести в жертву, обменяв её на силу.
— Об этом так запросто не говорят вообще-то. Даже друзьям. А мы — не друзья.
— Но, может, сможем ими стать однажды?
Не стоило этого говорить. Джеримэйн, пристально глянув на барда, фыркнул.
— Вряд ли. Потому что я тебя ненавижу, — быстрым шагом он вышел из комнаты.
Слышать это было горько. В остальном же он, пожалуй, был прав. Элмерик должен был решить сам. Хватит с него и одного гейса, полученного от недруга: нити, которую и так уже ничем не обрезать и не оборвать.
Глава девятая
В вечер Испытания у Элмерика всё валилось из рук. Любимая арфа казалась тяжелее обычного, ремень натирал плечо, сапоги скользили по свеженатёртым полам и жали в носках, новая праздничная рубаха задиралась, и её приходилось всё
