Поселимся где-нибудь в маленьком городке. Я все-таки сделаю из тебя мужчину, хочешь ты или нет. Если не хочешь, мы всегда можем вместе покончить с собой.
– Не сегодня.
– Почему не сегодня? Снотворного у меня хватит на двоих. Моррис, наверно, женится на твоей Броне, и все будет в полном порядке. В сущности, они одного поля ягоды. По правде говоря, он сам во всем виноват. Ночами напролет расхваливал тебя, все уши мне прожужжал. Такие чудеса про тебя и твоих женщин рассказывал, что вконец меня заинтриговал. Если Моррис такой праведник, то почему мог настолько увлечься человеком вроде тебя? Часто он говорил с огромным восторгом, впору было подумать, что он души в тебе не чает. Кто бы знал, что творится в человеческой душе!.. Крымский сказал мне сегодня, что привез из Касабланки женщину по имени Пепи и живет она в отеле «Марсель». Номера у них разные, но для Крымского это наверняка не помеха. Она то ли вдова, то ли в разводе, черт ее разберет. Притом он и меня хочет придержать. Что случилось с нами, евреями? Что случилось с миром? Все это кончится огромной бедой. Даже если Гитлера разобьют наголову, придут другие Гитлеры. Сталин-то чем лучше?.. Будет блудодейство и истребление, прости, иначе не скажешь. От еврейского народа только ортодоксы из Уильямсберга[31] и останутся.
– Их тоже перебьют.
– Что же тогда останется?
– Огромная куча гнилья.
– Об этом ты готов написать? Что ж, пиши. Раз люди хотят дерьма, пусть получают. Мне все это уже неинтересно. Как называется отель? Идем.
– Ты ужинала?
– Нет, я ничего не ела и есть не хочу. Мне нужно только одно – ты.
Глава восьмая
1
Моррис Калишер уснул на диване, не раздеваясь. Разбудило его встающее солнце, светившее в лицо. И проснулся он в поту, перепуганный. Секунду-другую недоумевал, почему спал одетый и в кабинете, но быстро вспомнил. Под сердцем чувствовалась давящая боль.
«Н-да, все потеряно. Она нечиста, нечиста, – сказал себе Моррис. Вспомнил закон из Гемары: – “Под запретом для мужа ее и под запретом для любовника ее”. Что ж, все распалось. Все кончено».
Ему было жарко, но по спине пробежал озноб. «Что теперь? – спросил он себя. – Мне надо уехать отсюда, и незамедлительно».
Он пошел в спальню, хотел разбудить Минну и сказать ей, что он уезжает, однако увидел, что постель застлана, а Минны нет. Значит, она ушла среди ночи.
Обеими руками Моррис потер глаза. «Неужто дело зашло так далеко?» Вспомнился пассаж из Гемары: «Поступающий так нагло может быть только мерзавцем». Он переиначил эти слова: «Блудница она», и буркнул себе под нос:
– Еврейские грешники нечестивы не менее любых других.
Хотя Минна была Моррису женой, а Герц Минскер в родстве с ним не состоял, предательство Герца мучило его больше, чем ее измена. Она невежественна. Ну сочинила несколько стишков, где каждое седьмое слово было написано с орфографической ошибкой, вот и все. Неграмотная, плохо воспитанная, она жадно слушала писательские сплетни и их краснобайство. Но Герц, Хаймль, он-то сын пильзенского ребе, ученый, каббалист, знаток хасидизма. Уж если он опустился так низко, стало быть, миру конец.
«Что ж, Элиша бен Авуйя[32] был еще более великим ученым, – думал Моррис Калишер, – да и Иеровоам бен Нават[33] был не мальчик. Сам Всемогущий предложил ему раскаяться, но он отказался, потому что-де царь Давид будет идти впереди его на прогулке по райским кущам».
«Я должен взять себя в руки! – вскричал внутренний голос. – Это тягчайшее испытание в моей жизни!»
Но что он мог предпринять практически? С чего начать? Читать Шма[34]? Уже слишком поздно. Надо бы проанализировать собственные поступки. Моррис сам виноват, что на него свалилась этакая трагедия. Он сбрил бороду и сменил праведное имя Моисей на Моррис. Послал детей в гимназию. Пытался пойти с Всемогущим на компромисс.
– Я должен стать евреем! – воскликнул Моррис. – Достаточно навалялся в грязи… достаточно! Отпущу бороду. Надену длинное пальто. Не стану больше прятать ритуальные цицит[35] в брюки. Буду поддерживать благочестивых евреев!
Моррис вернулся в кабинет. Взглянул на телефон, испытывая большое желание позвонить адвокату, Сэму Малкесу, но вовремя сообразил, что все конторы еще закрыты. В такую рань вообще ничего не предпримешь. Он сел на диван и беспомощно уставился в пространство. «Что они будут делать? – думал он. – От Герца толку нет. Что бы она ни предложила, он все равно не захочет».
Немного погодя подступила апатия, и он опять лег на диван. Уснул, и ему привиделось, что он купил фабрику. Вращались колеса, бежали трансмиссии, громыхали машины, но Моррис не понимал, что это за фабрика и что она производит. Как такое возможно? – дивился он. Хотел спросить у кого-нибудь из рабочих, но постеснялся. Они его высмеют. Управляющий или другой какой здешний заправила мигом его обворует. Как можно совершить столь нелепую ошибку? Он потерпит крах.
Во сне сложности продолжались. Фабрика записана на чужое имя. Стало быть, наверняка производит какой-то контрафакт. «Подведут они меня под тюрьму. И я сгнию там, не дай бог. А все из-за моей алчности».
Зазвонил телефон, и Моррис проснулся. Правая нога затекла, и он едва доковылял до телефона. Снял трубку, хрипло сказал:
– Proszę? – будто он еще в Польше.
– Мистер Калишер, – сказал женский голос, тоже по-польски. – Я вас разбудила? Откуда вы знали, что надо ответить по-польски? Мистер Калишер, мой муж вчера не вернулся домой. – Голос вдруг сорвался, стал глухим, прерывистым. – Это Броня Минскер.
Моррис Калишер помолчал, обдумывая смысл сказанного, поскольку толком еще не проснулся.
– Моей жены тоже нет дома. Они ушли вместе.
– Как же быть? Мне больше не к кому обратиться, вот я и подумала, что вы…
– Правильно, правильно, кто, как не я, поймет вашу проблему? Больше я ее не приму. Нельзя мне жить с ней под одной крышей, – произнес Моррис, повысив голос. – По закону она хуже блудницы. Можно жить под одной крышей с блудницей, но с такой, как она, нельзя. Что до вашего мужа, закон гласит иначе. Вы можете жить с ним, если он вернется и вы простите его, однако…
– Он не вернется, да и прощать тут нечего, – сказала Броня. – Наша жизнь изначально была ошибкой. Мой удел – потерять все: детей, дом, честь. Я больше не в силах. Мистер Калишер, со мной случилось кое-что, о чем я стыжусь говорить. Ужасная трагедия.
– Если это трагедия, чего стыдиться? С людьми каких
