казаки уже вовсю развернули свою деятельность, быстро нашли общий язык с ярыжками, черными людишками.
* * *
К назначенному сроку все тайные посланцы того же архиепископа Арсения вернулись. Туда, в народ, ходили монахи, отрядили и холопов. Но от последних толку оказалось мало. А вот монахи и священники преуспели в выведывании мыслей у доверчивых простоватых жителей дальних городов.
Но тут вышла заминка. Сведения, добытые монахами в разных городах, оказались противоречивыми. В одних городах люди говорили, что нужен государь из своих, от прежнего царского корня. В других не имели ничего против иноземного королевича. Был бы веры православной. В третьих городах опасались говорить открыто даже с монахами. Однако намекнули, что ничего не имеют против любого государя, пусть будет из татар даже. Лишь бы не запрещал людям вольно торговать и подати бы ослабил… А в остальном пусть правит любой.
– Нам до Москвы далеко! – так высказался один торговый. – Там одно – у нас иное! И мы с Москвой не сойдёмся!..
Что он имел в виду, было ясно. Торговые – они всегда тянули за рубеж. Вольнодумцы. Им что здесь жить, что в том же Новгороде или Выборге. А могут и в Литву податься. Там тоже торги есть, и немалые. Гроши, ефимки и там ходят. Или те же злотые. Золото и серебро оно везде, во всех государствах, при всяких царях было и будет. На золоте жизнь и власть стоят, обнявшись.
И вот теперь, после опроса, осталась всё та же неизвестность: что делать…
Такие мысли бродили у Пожарского, дремавшего в санях. Он ехал в Кремль, как всегда, в сопровождении стремянного Фёдора. Рысаком правил неизменный Савватий. И их сани весело катились под мелодичный перезвон колокольчиков.
Этот день, двадцать первого февраля, пришёлся на воскресенье, на второй неделе четырёхдесятницы.
Но думал он и о том, что будет, когда выберут государя. С него свалится гора обязанностей, тревоги лягут на чьи-то другие плечи. Но в то же время ему было грустно, чего-то жаль. Вот той военной жизни, может быть. Да нет!.. И вот уйдёт он в тень, за государя, там скроется… Ну что же – он своё сделал: Москва освобождена. Теперь её можно передать в иные руки: законного государя, которого выберет народ…
«Ну да, народ как будто спрашивают об этом! – усмехнулся он с сарказмом. – А почему же не его-то?» – иной раз приходила к нему и эта мысль… «Какого Бог даст! – с усмешкой подумал он над этой фразой. – А где Он был – когда она, Москва, горела?»
При подъезде к дворцу князь Дмитрий увидел огромную разнородную толпу. Казаки, ярыжки, дорогие шапки каких-то купчишек. Есть и боярские дети, броско одетые в дешевые шубы на заячьем меху… Да нет! Есть даже дворяне… Толпа была немалая. Много, много было московских горожан, простых посадских, из Белого и Земляного города. Там, в Земляном городе, уже многие дворы отстроились. Деревянные бревенчатые стены росли быстро, росли повсюду. В Китай-городе, вдоль Большой Никольской, во всех княжеских и боярских дворах каждый день стучали топоры.
И князь Дмитрий с радостью отмечал это возрождение родного города.
Отметил он это и сегодня, пролетая на санях по этой улице под вскрики Савватия:
– Э-эй! Побереги-ись!..
Палата была переполнена, как в первый день собора. Но сейчас, было заметно по кафтанам, стало меньше выборных из разных городов.
Это князь Дмитрий отметил сразу, как только вступил в палату. Да и ожидал он этого. Знал и по сообщениям с мест, что не все приедут. Много есть разочарованных в соборе.
Накануне же вот в этих палатах появился Авраамий Палицын.
Они, Пожарский и Трубецкой, приняли его.
Авраамий рассказал им кое-что интересное.
– Сегодня приходили ко мне атаманы. С ними были боярские дети и дворяне. И подали они мне от всех чинов письмо об избрании царём Михаила Романова!
И он положил на стол перед ними свернутый трубочкой столбец, перетянутый тонким красным шнурком.
Да-а! Казаки старались делать всё по форме. Они учились…
День начался в этот раз необычно.
Князь Дмитрий сразу же заметил, что чем-то был взволнован Волконский, когда он, встретившись с ним, на бегу пожал ему руку. Потом догадался: оказывается, приехал наконец-то казанский митрополит Ефрем.
Тут же, на ходу, ему сообщил последнюю новость и Кузьма.
– Мстиславский здесь… – тихо сказал он.
И князь Дмитрий понял его и понял ещё, что Мстиславский-то один не появляется. Скорее всего, явился с командой.
– Всё! Королевича Карла Филиппа посадим на престол, – шепнул он Кузьме.
Тот улыбнулся одними губами, неестественно, что было непохоже на него.
И князь Дмитрий подумал, что он из-за чего-то волнуется.
И он тут же вспомнил об этой толпе, из казаков и московских людей, у дворца. Понял, что это-то и беспокоит Минина. И вчерашнее письмо Авраамия от казаков и детей боярских тоже!.. Вот откуда грозила опасность. Вот с какой стороны была угроза их кандидатуре, шведскому королевичу.
Открыл заседание собора митрополит Ефрем, по статусу, вместо патриарха, которого лишилась Русская земля.
Выступать сразу же вызвались несколько выборных. Слово первому дали какому-то галицкому дворянину, полагая, что он будет говорить за шведского королевича.
Тот, выйдя вперёд, положил перед митрополитом свиток.
– Выписка о родстве Михаила Романова с прежними государями российскими из Рюриковичей! – громко объявил он.
На секунду он смутился под недобрыми взглядами бояр, сидевших в передних рядах в тяжёлых длинных одеждах, отороченных мехами. В огромной палате было прохладно. Её топили. Но она была так велика, что тепла печей хватало только на то, чтобы едва поддерживать сносные условия. И все сидели в тёплых кафтанах, сапогах. Некоторые и сюда явились в шубах и тулупах.
– И государь царь Фёдор Иванович, оставляя нас, сирот его, наказал царство и скипетр своему двоюродному брату, боярину Фёдору Никитичу! А поскольку того нет на Москве, и нескоро предвидится, то скипетр, шапка и держава переходят к его сыну Михаилу!..
Он не успел закончить, как в первых рядах, где сидел Мстиславский со своими ближними из думцев, поднялся шум, негромкий… Но затем голоса зазвучали громче.
– Ты не то говоришь! – вскричал Гагарин.
Фёдор Шереметев отрицательно замотал головой, непонятно чему-то улыбаясь. Тихо, сквозь зубы, он процедил так, чтобы слышно было только Мстиславскому и Воротынскому:
– Молокососов нам не хватало, из своих же!
По виду Мстиславского, сидевшего каменной глыбой, не было заметно, что это предложение задело его. Фёдор Иванович был готов к такому повороту событий на соборе. Но он считал, что в его власти повернуть дело в нужную сторону.
Первым, встав с места, высказался против этого Морозов:
– Он приходится
