танцу». Потом наступило опять молчание. Андриенн потянулась за дымящейся сигаретой и приостановила руку: короткий кашель повторился. Тогда, разом вскочив, неслышная на креповых подошвах, она раздвинула цветные висюльки в дверях и выглянула в сад.
На ступеньке сидел неизвестный, по-видимому, рабочий ее отца.
– Что вы здесь делаете? – спросила Андриенн негромко.
– Слушаю вашу игру, – ответил он и неторопливо встал, – у вас весьма отчетливый удар. Только, на мой взгляд, вы чем-то обеспокоены, вы искажаете кое-что. Правда, эти новеллы звучат прелестно, например, в последнем Вебере…
– Как видно, вы любите музыку, – сказала Андриенн, помолчав.
– Да, люблю.
Он возбуждал любопытство. От него остро пахло конюшней, конским потом, давленным виноградом или просто вином, но Андриенн предложила ему войти. Однако и при свете он продолжал держать себя по-прежнему: невозмутимая простота, благосклонная, удивительная при его одежде, любезность. Кто он такой?
– Может быть, вы сыграете сами? – сказала Андриенн, садясь в длинное кресло.
– Охотно, – отозвался он, – например… менуэт Боккерини?
– Превосходно.
Он сел за рояль, отодвинул табурет, ибо был выше ее, положил руки на колени. От винограда руки его казались окровавленными. «Да, десять часов, а он еще не успел умыться», – подумала Андриенн, прикрывая глаза при первых звуках рояля – и широко открыла глаза: невероятный тарарам, глупейшая какофония разразилась за началом менуэта. Андриенн поднялась с кресла, встал игрок. Она глядела на него пристально: шутник, помешанный, – нет, он был мертвецки пьян, этот тип, он лишь отдувался бессловесно. И, отступив, Андриенн пропустила мимо себя спотыкающегося, ничего не видящего – о, Боже мой!..
Проснувшись не совсем рано, Андриенн задумалась над вчерашним происшествием – загадочный случай. Фернанда, дочь старшего рабочего, внесла ей шоколад. Приняв деревянный поднос на колени, она задержала девочку, расспрашивая безразлично. Кто это из рабочих был вчера сильно пьян? Вот именно, в синей рубахе. А, Люсьен. Приехал на виноградники с кузеном, с толстым Марселем? Так. Что же, он часто выпивает? Не особенно. Работает с лошадьми, прилежный, но не очень сильный? А кто он такой сам по себе? Работал здесь раньше? А, работал в Марселе? Ну, идите, спасибо, Фернанда.
Около одиннадцати она вышла во двор. После затененных комнат блеск зноя поразил, как широкая молния. Андриенн пошла по дороге к виноградникам, под ногами то и дело попадались полусмятые грозди, упавшие с повозок.
Одновременно она увидела подводу и там, дальше, как мелкие цветы среди винограда, пестрые платки и чепцы рвальщиц. Она остановилась и стала ждать. Видно было, как влегают в хомуты лошади, идущие гусем, а рядом шагает неторопливо человек в широкой соломенной шляпе. Вот уже слышно тяжкую и короткую поступь лошадей, их пофыркиванье, постук колес… Андриенн узнает вчерашнюю синюю рубаху и нетерпеливо переступает.
– Добрый день! – кричит она, когда повозка почти равняется с нею.
Рабочий неуклюже приподымает шляпу:
– Добрый день, барышня.
– Как вы себя чувствуете? – кричит она еще и коротко улыбается.
Он натягивает вожжи, они намотаны на левую руку, а руки опять будто окровавлены. Он отвечает вяло:
– Спасибо, барышня. Все идет хорошо.
Андриенн рассматривает его, потом смеется.
– Послушайте, вы не только пианист, вы превосходный актер!.. Итак, когда же вы доиграете менуэт до конца? Хотите сегодня вечером? Что?
– Да, барышня, – отвечает он, а лицо его малоразличимо в тени шляпы.
– Да перестаньте же, – говорит Андриенн с укоризной, – за нами никто не наблюдает… Стало быть, сегодня вечером в девять? Только, пожалуйста, не напивайтесь по-вчерашнему.
Она поворачивается, идет бесцельно по дороге к виноградникам. Позади ее раздается зычный крик, лошади подчиняются и стучат колеса.
Андриенн пришла к себе в половине девятого. Она заиграла с особенной охотой, с вниманием. После «Приглашения к танцу» она встала и выглянула в сад: возможно, что этот ценитель музыки опять сидит на приступке. Но никого там не было. Она вернулась к роялю, села и стала курить, глядя на свечу справа.
Без четверти десять Андриенн закрыла крышку, затушила свечи и вышла в сад. Вне всякого сомненья, этот человек проникнул с луга, через канаву. Усмехнувшись, она вошла во двор через калитку.
Во дворе было совершенно тихо, по-ночному; луна положила большую тень от конюшен, от деревьев подле. Окна рабочей столовой были прикрыты жалюзи, там было безмолвно. Откинув полотнище в дверях, Андриенн вошла в коридор, налево была дверь в столовую.
Там горела прикрученная лампа, со столов было уже убрано, какой-то рабочий спал, положа голову на руки. Андриенн прибавила света, мухи залетали, зажужжали несметным роем… и, разумеется, это был он, любитель музыки, полный стакан вина стоял перед ним.
– Добрый вечер, барышня, – сказала, входя с посудой, жена старшего рабочего.
– Это Люсьен? – спросила Андриенн, не оборачиваясь.
– Он. Раньше этого не было. А теперь он все повторяет, – тут женщина засмеялась, – что ему ваша музыка портит настроение, – ну, что вы скажете?
– Вот как? А нельзя ли разбудить его? Я хочу послать его завтра утром…
– Пожалуйста, барышня. Я сейчас подниму его.
Поставив тарелку, она обошла стол и тронула спящего за плечо:
– Люсьен, о, Люсьен, Люсьен же!
Потом она стала дергать его за волосы, ущипнула за ухо. Человек отмахнулся и поднял лицо от рук. Щека у него зарубцевалась, он перележал ее, волосы упали на глаза, рот был слюняв. Он почесался еще – и громкий, постыдный звук раздался в комнате.
– О, свинья, – воскликнула кухарка, совсем не сердясь, однако, – барышня здесь…
Но Андриенн уже вышла из столовой, она широко отпахнула полотнище в дверях и прямо взглянула на месяц. Месяц лучился…
Виноград кончился, пришла пора расчета. При выдаче денег и рабочих удостоверений господин Фор предложил: не согласен ли который из двух остаться на зиму? И Люсьен согласился. Марсель вознегодовал, его не успокоили ни две корзины винограда, ни десять литров белого вина, которые он повезет с собой, – но Люсьен остался. Он выбирал спокойствие. На зиму ему обещана теплая одежда и печка в комнате, где он будет спать всего вдвоем.
Сначала они косили люцерну и убирали ее. Затем подошла запашка виноградников, сбор дров на зиму, укутыванье виноградников соломой – неторопливая, хорошая работа с неторопливыми, незлыми людьми.
Так прошла зима, для горожан теплая, а в полях мистраль не стихал по неделям. Ничего особенного за зиму не произошло, разве что хозяин подарил на Новый год выходной костюм и от крепкого виноградного спирта у Люсьена произошел сердечный припадок. Случай этот всех изрядно напугал – о, Люсьен, тебе надо поменьше выпивать, слышишь!
Наступила, однако, весна, а за нею, своим чередом, распустилось лето. К осени поспел виноград и приехал Марсель. Друзья обрадовались
