часто его била в детстве. «Потому ты и вышел такой хороший», – ответила она. Потом она спросила: «Иосиф, кто же ты теперь будешь?» Сталин ответил: «Царя помнишь? Ну, я вроде царь». Если он и пытался впечатлить свою мать, ему это не удалось, потому что Кеке на это ответила: «А жаль, что ты так и не стал священником». Эти слова весьма позабавили Сталина, но больше он ее не навещал. Кроме того, вторая часть репортажа «Правды» так и не была опубликована.
Несмотря на то, что в этой сцене участвуют настолько далекие от нас персонажи, такие как старушка с Кавказа и ее сын-диктатор, в ней есть что-то, что мы сразу же узнаем. Что-то, что мы сами проживали. Что-то, что можно описать одним словом – «знакомое». То же самое происходит в истории о Наполеоне и его матери. Когда корсиканец провозгласил себя французским императором, его мать, Летиция Бонапарте, вместо того чтобы показать, что была счастлива или впечатлена тем, чего добился ее сын, заявила: «Ну посмотрим, как долго он продержится». И вновь: что у нас может быть общего со страдающим манией величия человеком и его матерью, жившими два века назад? Ничего и в то же время все. Хоть нам с вами и не суждено создать империю, все же и в этой истории есть что-то, что нам кажется невероятно знакомым.
Так было всегда. Семьи лежат в основе любой мифологии. Они появились раньше государства, племени или клана. Семейные отношения и привязанность – самые могущественные связи из всех, когда-либо установленных человеком. В их огне и милосердии мы обнаруживаем то, что философ с колокольни[39] назвал «чистым жаром животности», любовью, которая не знает покоя. И все же семья – это слово, которое никогда не обозначало одно и то же, оно могло нести в себе различные значения не только в разные времена или на разных территориях, но и внутри них. Начнем с того, что до недавнего времени детская смертность была ужасно высока и затрагивала все классы и сословия: практически половина людей погибала, не достигнув совершеннолетия. В таких условиях определенные привязанности просто-напросто не имели особого смысла. Вот почему в прошлом мы находим свидетельства, подобные свидетельству Монтеня, которого придется процитировать еще раз: в своей известной и жуткой фразе он поведал, что «сам потерял двух-трех детей, правда, в младенческом возрасте, если и не без некоторого сожаления, то, во всяком случае, без ропота». А затем сразу же добавил: «А между тем, нет ничего, что могло бы больше потрясти человека, чем это несчастье»[40].
Но этот страх потерять ребенка, чувство, казалось бы, присущее всем людям, не всегда распространялось на все потомство без исключения. Например, вплоть до Великой французской революции на нелегитимное потомство всем было наплевать, не говоря уж о многочисленных культурах, которые напрямую практиковали евгенику. Также не стоит забывать о трагедии женщин, которые на протяжении многих веков были вынуждены рожать много детей, чтобы хотя бы один из них мог выжить, из-за чего сами были подвержены риску умереть во время родов или из-за полученных осложнений. Однако каким-то образом мы читаем слова Монтеня об этой беде, которая «так живо» встает у нас перед глазами, и нам кажется, что мы понимаем, о чем он говорит, или, по крайней мере, так думаем. Ведь для того, чтобы ощутить этот шок, не обязательно пережить подобную трагедию или жить в мире писателя. Например, Вислава Шимборская, которую тоже стоит процитировать еще раз, написала стихотворение о войне, которая была всеми войнами, своего рода небольшой диалог, в котором голос спрашивает женщину, кто она, как ее зовут, откуда она, почему и от чего она прячется, знает ли она, что идет война, и знает ли она, что ей придется выбрать какую-то сторону. А женский голос лишь отвечает: «Не знаю». И вновь: «Не знаю». На все вопросы: «Не знаю». Снова и снова: «Не знаю. Не знаю. Не знаю». До тех пор, пока не звучит последний вопрос: «Это твои дети?» И женщина отвечает: «Да».
Неважно, будь то из-за стремления сохранить гены, обеспечить выживание собственного имени или из-за той любви, что не знает покоя, семья всегда была движущей силой истории. Ее структура, одна из самых основных, в которой мы, люди, совершаем все свои движения, охватывает множество аспектов, определяющих наш жизненный путь: материальное и нематериальное наследие, иерархия, личные отношения, ненависть, страхи, надежды… Зная все это, неудивительно, что во все времена можно найти фамилии, которые стремились остаться в истории: Юлии-Клавдии, Медичи, Габсбурги, Кеннеди. Среди них имеются не только королевские или политические династии: некоторые великодушные поступки совершались обычными семьями; подлые – тоже. В любом случае, будь то захват половины планеты, погружение в неизвестное или открытие радиоактивности, никакая сага, какой бы гениальной она ни была, не в силах освободиться от назойливых, своенравных, проблематичных людей или ситуаций, которые, в конце концов, могут быть классифицированы только как «семейные».
Три имени воробушка
О том, как дочь Сталина так и не смогла отделаться от того, что была дочерью Сталина
Мигрень и пистолеты. За пятьдесят лет до рождения Светланы один писатель из ее страны закончил роман на 800 страниц, повествующий о супружеской измене, абулии (медицинский термин, обозначающий патологическое отсутствие воли), аристократии и поездах. Он стал публиковать свой роман по частям в газете «Русский вестник», успех был огромный, особенно, когда в печать вышла глава, где решалась судьба главной героини. Впрочем, помимо ожидаемого финала, самым запоминающимся моментом из книги стало ее начало, в котором говорится, что «все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастна по-своему». Светлане этот роман нравился. Ее отцу, который больше предпочитал «Войну и мир» того же писателя, не очень. В любом случае, если эта фраза верна и их семья была несчастна, а это, скорее всего, так и было, их несчастье, конечно же, проявлялось самым странным образом. Хотя, ничего другого и нельзя было ожидать. Ведь речь, в конце концов, шла о семье Сталина.
В 1932 году, когда она еще была известна под именем Светлана Сталина, ей было шесть лет. Свое детство она потом будет вспоминать, как счастливое и яркое. Ее семья состояла из отца, матери и двух братьев. Ее старший брат Яков был сыном Сталина и Като Сванидзе, набожной грузинки, скончавшейся от тифа в 1907 году, за десять лет до революции. Като забрала с собой, по крайней мере так на кладбище сказал
