офисе «Языка без костей», когда спрашивал, хотел бы я убить человека или нет. Но что-то мне подсказывало, что и в тот раз, это был вовсе не розыгрыш, а истина, переведенная в шутку.
К моменту своих последних слов, он перестал рыдать навзрыд, но говорил с искренним отчаянием.
– Господин Асфиксия, то, что вы сейчас говорите, это… – начал я, но запнулся.
Он вновь убрал руки от лица и посмотрел на меня с невыразимой скорбью.
– Что? Что это? – спросил он.
– Это немыслимо, – признался я. – Вы утверждаете, что всю жизнь мечтали стать серийным убийцей. Как это возможно?
– Как и все остальное, Мой Друг, – ответил он, приняв совершенно невинное выражение лица, отчего стал похож на обиженного ребенка, доведенного до истерики. – Что же здесь особенного? Мечтают же люди о процветающем бизнесе, о политической карьере, о свершениях в науке, о достижениях в спорте! Мечтают же? Мечтают, разумеется. А я чем не человек? Вот и я мечтал оставить след в истории, как это сделали кумиры моего детства. Банди, Кемпер, Берковиц, – он указывал пальцами на фотографии в рамках. – Но я не они, как оказалось. Я просто ничтожество, Мой Друг. Просто ничтожество, тут вы должны согласиться. Я даже кошку в своей жизни так и не смог убить. Помню, еще лет в пятнадцать все спланировал; прогулял школу, приманил серую бездомную кошку кусочком колбасы, закинул в рюкзак, сел на велосипед и поехал в лес. Едва смог подкурить сигарету, потому что пальцы просто не слушались от волнения, руки дрожали как у запойного алкоголика. Решился! Достал из рюкзака кошку, которая уже надорвала голос от постоянного мяуканья, и тут я должен заметить, что ее вопли вызывали у меня не раздражение, не желание ее заткнуть, не моральное возбуждение от ее беспомощности, а самую настоящую и презренную в этом деле жалость. Именно презренную жалость. Уже тогда все было понятно. Достал из рюкзака и петлю, накинул ей на шею, прижал кошку коленом к земле. Оставалось только затянуть петлю и все – дело сделано. Может и затянул бы, если бы в глаза не посмотрел, а в глаза смотреть нужно, иначе все это фикция и самообман. Фикция и самообман, Мой Друг! Ну, посмотрел и… разрыдался. Все тело разом ослабло, весь мир перестал существовать. Кошка вырвалась и убежала, разумеется. А я еще добрых два часа провалялся в траве, примерно в таком же виде, в каком вы видите меня сейчас. За сорок лет так ничего и не поменялось, Мой Друг. За сорок лет ничтожество так и не перестало быть ничтожеством. Что я только не делал! Что я только не делал, Мой Друг! – он залпом выпил виски и откинулся на спинку кресла. Глубоко вдохнул, стараясь успокоиться, но было понятно, что говорить он уже будет до конца, ведь сказано было достаточно, чтобы вдруг остановиться. – Еще в студенческие годы ходил к психотерапевтам, проходил кучу тестов. Все надеялся, что со мной тоже что-то не так, надеялся на социопатию, на низкий уровень эмпатии, хотел, чтобы мне вменяли безразличие к чужим чувствам. Сам себя убеждал в том, что чужая душа не имеет для меня значения, что все люди вокруг меня не обладают эмоциями, или что их чувства и эмоции ничтожны, неважны, бессмысленны. Убеждал и ненавидел себя, Мой Друг. Убеждал и ненавидел! Ненавидел и презирал себя за человеколюбие, за то, что уважаю личность и чужую жизнь. Всегда легко заводил знакомства, все мне всегда удавалось, в обществе чувствовал себя комфортно и непринужденно! Комфортно и непринужденно, вы можете себе представить?! Гораздо лучше, чем в одиночестве. Какой уж тут маньяк? Какой тут психопат? А мать! – вскричал он и буквально подпрыгнул в кресле. – Ненавижу! Ненавижу эту суку! Это была лучшая мать в мире, мать ее! Всего было в меру в моем воспитании, понимаете, Мой Друг? Где нужно, я был независим, а где нужно, был сдерживаем. Была и ласка и нежность, была и строгость; были доступные развлечения, а были и запретные плоды. А самое главное! Самое главное, Мой Друг! Вспоминая свое детство и юность, я понимаю, что эта сука меня уважала и с детства воспитывала мужчиной! Ненавижу ее! Если бы она меня подавляла и пренебрегала мной – вот тогда бы я был на шаг ближе к своей цели, тогда и ей мог бы сказать «спасибо»! Вы знаете, Мой Друг, как много значит мать в этом деле? Знаете? О, правильная мать – это половина успеха, поверьте! О, проклятая моя судьба!
Он провел руками по лицу и растянулся в кресле. Было очевидно, что эта исповедь отнимает у него очень много сил, да и бессонная ночь и обилие выпитого виски превращали его в безумца. К моменту, когда он сетовал на свою проклятую судьбу, я уже не особо удивлялся. Чему здесь было удивляться после ресторана, похожего на хлев, в котором два политика использовали третье лицо для того, чтобы оно просто повторяло их слова, и на полном серьезе называли человека конем? Чему здесь было удивляться?
Мимо. Все мимо. Пусть здесь властвует То, что я еще боялся назвать по Имени. Мне нет до этого дела. Я просто иду своей дорогой, не замечая ничего, что мне пытается помешать.
– Я мечтал душить, – продолжал господин Асфиксия, уже довольно спокойно. – Не то, чтобы резать и расчленять я считал слишком страшным, или так уж сильно боялся вида крови, хотя эта слабость во мне тоже есть, и я стараюсь избавиться от нее окончательно, с помощью имитации – как в ванной, например. Но, все же, мясницкий метод уже достаточно банален, и вряд ли смог бы сделать меня более оригинальным, чем десятки моих легендарных предшественников. Душителей было гораздо меньше. Гораздо меньше. Сколько же раз я представлял, как выжидаю одинокую женщину в темном переулке, с окровавленной ладонью, и вежливо прошу салфетку или платок, чтобы остановить кровь. И вот она лезет в свою сумочку, а я в это время достаю из-за пазухи петлю, желательно вот из этой штуки – он указал рукой на моток колючей проволоки, – накидываю на шею и все! Процесс пошел! Она кряхтит и извивается, удушье вместе с болью, струйки крови бегут по шее, агония, и обмякшее тело падает к моим ногам. А я достаю нож и отрезаю ей безымянный палец. Угадайте, Мой Друг, с какой целью? Угадайте.
– Вероятно, чтобы отправить в полицию?
– О, да, Мой Друг! Совершенно верно!
– Вы бы оставили ДНК на месте преступления, – сказал я и допил свой виски. – Из окровавленной
