– Почему одни?.. Онищенки живут. Еще отец Хрисанфий с дочкой… Раньше-то, конечно, больше жили, дворов тридцать. Да всех на центральную усадьбу переселили. Скоро и мы туда же… Все едут куда-то, едут, гонят народы… Не к добру это, прости нас Господи и помилуй…
Старуха продолжала что-то бормотать себе под нос – про непутевого директора совхоза, про удобрения, которые никак не достать, про своего покойного мужа…
Я почти перестала ее слушать. Я смотрела на косогор и ждала его.
* * *
Он заглушил мотор и вылез из машины. Я выжидающе уставилась на него. Старуха стояла рядом, сжав руки на груди.
– Все в порядке. Отвез я их в больницу, – хрипло сказал Ловкач. – Невестка ваша завтра приедет, наверно к обеду…
Баба Ксюша всхлипнула и перекрестилась:
– Слава тебе, Господи, слава… Да вы идите до хаты, идите, – спохватилась она. – Все уж стынет давно. И жена ваша не кушала еще, все вас ждала, вся изнылась…
При слове "жена" Ловкач бросил на меня быстрый взгляд. Я скромно потупилась.
– Спасибо, нам ехать надо, – сказал Ловкач.
Баба Ксюша шагнула к машине, всплеснула руками.
– Да вы что! Куда ж вы сейчас поедете? Голодные, усталые. За полуночь ведь уже. Жену-то хоть пожалейте, бедную… Нет, и не думайте, не пущу я вас никуда!
Ловкач снова покосился на меня. Я стояла с невинным видом пай-девочки. Ловкач невнятно хмыкнул. И уступил:
– Хорошо… Мне бы умыться…
– Сейчас, сейчас, – баба Ксюша заторопилась в избу.
Я оглянулась, подождала, пока баба Ксюша скроется в дверях. Мне было не по себе – а ну, как он мне сейчас накостыляет по шее? С него станется – я еще не забыла, как свирепо он расправился с беднягами-дальнобойщиками. Я чувствовала себя виноватой – хотя непонятно почему: я ведь его никак не подставила. Подумаешь – слегка наврала бабке.
Я подошла к Ловкачу и зашептала:
– Ну, чего бы я ей сказала, а?.. Правду? Она ко мне пристала, как банный лист. Все выспрашивала… Ну, что, за отца тебя выдавать? Да какой из тебя отец? Глупости, видно ведь все… Ну, что ты на меня волком смотришь?
Он по-прежнему молчал, уставившись на меня злобным взглядом с высоты своего баскетбольного роста.
– Ну, облажалась я, облажалась, – продолжала покаянно шептать я. – Утром поедем. Я ведь не железная, я устала, в конце концов… Я уже просто вырубаюсь…
Он так ничего и не сказал. Не возразил, но и не согласился. Я замолчала, потому что из дома вышла баба Ксюша, держа в руках кувшин с водой и длинное полотенце. Ловкач стал молча умываться. Я постояла-постояла и пошла в дом – чего с ним разговаривать, с бирюком нелюдимым?..
* * *
Я примостилась на краешке большой застеленной кровати и смотрела на стенку перед собой. Я покосилась. На кровати в изголовье лежали две подушки. Супружеское ложе. Вот где ужас-то нечеловеческий! Баба Ксюша постаралась, добрая душа. Теперь я уже жалела, что наплела ей про мужа-Ловкача.
Я сидела в его свитере. Свитер действительно был теплый. На стенке висела репродукция с картины Брюллова "Гибель Помпеи" в самодельной рамке. Засохшие букетики полевых цветов. Еще большая групповая фотография, тоже в рамке под стеклом. А по краям рамки было вставлено еще много черно-белых фотографий – старики и молодые, мужчины, женщины, дети. Снимки были старые, пожелтевшие.
Я отражалась в стекле. Хорошая девочка, умытая, волосы аккуратно расчесаны. Сидит, сложив ручонки на коленях. Паинька. Только вот паинька не знает, что делать. Ведь он сейчас придет. И что тогда? Воспитательная беседа? Чтение стихов при луне? Ночь любви? А вот это уж – фигушки!
Хотя, конечно, с другой стороны… Фигушки ли? Мужик он что надо. Фигура хорошая, рост, морда мужественная. Чего уж скрывать – он явно в моем вкусе – эдакий белобрысый мрачный викинг. И с дальнобойщиками он разобрался, и мне потачки не дает (что, кстати, приятно: редко кто осмеливается мне перечить, а так иногда хочется почувствовать на своей тонкой девичей шейке суровую мужскую длань), и решения принимать умеет. И выполнять их тоже, что немаловажно.
Но все равно – не заслужил еще.
Мне было слышно, как за тонкой стенкой ходит и бормочет невнятно баба Ксюша. Потом она легла – заскрипели пружины. Спустя какое-то время она наконец угомонилась, послышался тоненький храп. Я сползла с высокой железной кровати и босиком, на цыпочках протрусила к задней двери через неосвещенную горницу, в которой спала баба Ксюша.
Небо затянуло тучами, звезды и луна напрочь исчезли. Тянуло свежим ветром, несущим запах свежескошенного сена и озона. За холмами неярко вспыхивали зарницы. Ловкач стоял во дворе, у задней двери, курил. В темноте светился красный огонек сигареты. Собака лежала у его ног и преданно смотрела на него снизу вверх. Ишь, хозяина признала. Предательница. Я остановилась на пороге. Он молчал, хотя не мог не услышать меня.
– Иди ложись, – сказал он, не оборачиваясь.
Я не уходила. Переступила с ноги на ногу. Мне было не по себе.
– Иди, иди…жена, – в голосе его слышалась беззлобная ирония.
Тоже мне, острослов!
И помолчав, добавил:
– Я буду спать в машине.
Окурок, описав дугу, рассыпался искрами по земле. Ловкач подхватил сумку и пошел к машине. Я видела, как он вытащил из сумки спальный мешок. Разложил сиденья. Потом хлопнула дверца и свет в салоне погас.
Ну и черт с тобой! Я повернулась и закрыла за собой дверь в хату.
* * *
Я услышала сквозь сон какой-то непонятный, громкий и долгий звук.
Я открыла глаза. В комнате было по-прежнему темно. Я, не шевелясь, настороженно прислушалась. Мерно тикали на стене ходики. Стрелки показывали половину первого ночи. Неподвижно светилась на подоконнике стеклянная ваза с васильками. Сначала я не поняла, что происходит. Но тут ослепительная вспышка вычертила крестовину оконной рамы. Спустя пару секунд на улице сначала заворчало, а потом грохнуло так, что зазвенели рюмки в буфете.
Я, завернувшись в одеяло, рывком села на кровати. Повернулась к окну. Снова вспышка, буквально ослепившая меня – и, уже почти сразу – обвал грома. Я вздрогнула и зажмурилась.
– Ой, мамочка, – прошептала я. – Да что ж это такое!..
Ничего не могу с собой поделать – я с детства безумно боюсь грозы. Атавизм какой-то. Первобытный ужас. Мамуля утверждает, что я вообще лет до семи во время грозы сразу же либо пряталась под стол, либо залезала к ней под юбку. Мне и сейчас захотелось это сделать. Только вот мамули, увы, поблизости не было.
