При таких обстоятельствах тот не только не нужен, но и вреден. Заключённый ничего не скажет прокурору в присутствии любого работника колонии. Фёдоров все эти порядки знал не хуже меня и отправился заниматься своими делами, нисколько не смутившись.
Мы вошли в палату. На убогой металлической койке, привинченной к полу, зашевелилось бесформенное одеяльное сооружение.
Солдат, открывший нам дверь и вошедший следом, шустро нырнул вперёд и со словами: «Разрешите, товарищ прокурор», – быстро сдёрнул верх. В чёрном пиджаке и брюках, плотно привязанный бинтами к койке, передо мной лежал лысоватый зэк. Ввалившиеся глаза его медленно открылись, уставились на меня, Прогудина, солдата и закрылись снова. Щёки запали и чернели ямами – видимо, зубы отсутствовали. Седая щетина, словно колючки кактуса.
– Отвязать от койки, – приказал я. – Немедленно врача.
– Данила Павлович, – оправдывался Прогудин, – регулярно вводят питание. Это он ещё до трубы так дошёл. А в медпункт не обращался. Проверяли. И заявлений, жалоб не писал. Заболеваний не имел. Общее истощение организма.
– Куда же глядели врачи? Как довели до такого? Ты посмотри – кожа да кости! Как он в таком состоянии на трубу влез? Да ещё ночью. Живой скелет. Глиста в обмороке!
Прогудин только разводил руками.
– Когда последний раз сам в этой колонии был? Всё в городе торчишь. А за город нос не высовываете! – заводился я. – Дай его личное дело. Сам посмотрю.
Пока я, присев на тумбочку в углу, листал бумаги, медсестра, сделав несколько уколов заключённому, удалилась.
Зэк открыл глаза и, уже не закрывая их, упёрся в серый потолок над собой. Тело его больше походило на труп, никаких попыток к движению.
Три судимости, листал я бумаги, все за опасные преступления, первое – причинение тяжких телесных повреждений при нахождении в КПЗ, второе – беспорядки на зоне. Дохляк, а за собой серьёзный состав везёт! Ещё тяжкие телесные. И тоже во время отбытия наказания. Выходит, попав в тюрьму, а потом в колонию, он больше на волю и не выходил. Считай с 1970 года, как первый раз загремел, так до нынешнего дня. Про таких обычно слава впереди бежит. Он не поступил, а уже трубят про него: всем всё известно. Кто, за что, почему?.. А здесь одни вопросы. Никакой оперативной информации нет, не подошла. В «авторитетах», в группировках не значится вроде, «белая ворона» какая-то? Странный зэк. Обособленный… Я повернулся к Прогудину:
– Что народ говорит?
– Времени мало, не успел проявиться. В «семье» не жил. Извиняюсь, держался в одиночку, ни к кому не примкнул. О себе не распространялся особо. Бычок. Всё молчал. Поговорку или присказку всё повторял «креда». Его за это и прозвали – Креда.
– Как-как? – переспросил я. – Что ещё за Креда?
– Не знаю. Я тут и с блатными поговорил, и с Фёдоровым. По фене такого не значится. Если только молодые занесли.
– К-р-е-д-а, – ещё раз повторил я. – Ладно, поговорим. Петровский!
Я присел к койке.
– Мы с вами уже познакомились. Я вас с трубы снимал. Что это вас туда занесло? Прошлый раз вы так и не сказали ничего. Я смотрел бумаги. Объяснения отказались писать. Что случилось?
Заключённый отрешённо изучал потолок. Может быть, только с наибольшим интересом, чем раньше. «Всё ясно, – сообразил я, – как это сразу не догадался».
– Владимир Никитович, ты вроде курящий? – повернулся я к Прогудину.
Того как ветром сдуло.
– Будем говорить?
Пауза затягивалась. Я видел, он собирается с духом. Встал сам, отошёл к стене. Чёрт! Ни одного окна. Не положено. Стекло – опасно, хотя и с решёткой. Могут разбить, порезаться. Натоплено до тошноты. В городе давно не топят, а здесь бардак! Здесь своя котельная. Наяривают зэки, топят сами, но Фёдоров-то смотреть должен! Мысли расползались от жары, как тараканы по стенке. Нет, тараканов, конечно, никаких не было. Во всяком случае, не видно. Я старался поменьше садиться или прислоняться к стенам. Не терпел посещения этих мест. Даже потом, уже на улице или дома, долго приходил в себя от преследующего запаха колонии. Специфический едкий, как натрий или другой вонючий яд, он проникал насквозь и доставал, казалось, до мозга костей. Вот и сейчас, тьфу! Помню первое своё посещение тюрьмы. Со следователем Даниловым. Во время стажировки. Когда это было?
– Гражданин прокурор, не узнаёте меня? – вроде голос послышался, я повернулся к кровати.
– Не узнаёте меня, гражданин прокурор? – это лепетал, еле ворочая языком зэк.
– Вы загадки мне не загадывайте, – оборвал я его, – говорите, если можете. Что заставило искать встречи со мной?
Зэк молчал. Разговора не получилось. Слишком слаб был собеседник. Эта игра в воспоминания… Скольких я встречал в зоне, якобы знавших моих родителей, родственников, братьев и сестру, друзей. Всех не пересчитаешь. Некоторые действительно со мной когда-то учились в школе, недалеко жили в детстве и юности, встречались по работе, а некоторые просто выдумывали, наслышавшись рассказов от знакомых обо мне, или просто врали. Наш город небольшой. Здесь стоит пожить двадцать-тридцать лет, и знаешь всех и вся, так же, как и многие знают тебя. Спрятаться негде. Я к этому привык. И уже выработал определённый стереотип. Знакомство и родство это одно, а дело – делом. И мешать их, перемешивать нельзя. Были такие, что под моим именем и фамилией по сельским районам разгуливали. Как-то одного поймали в сельском районе. Удостоверение себе изготовил, «гаишникам» показывал…
– Что у вас случилось в семье? – вспомнил я информацию Прогудина, сообщённую мне в тот день, когда снимали заключённого с трубы котельной – у него умерла жена, это должно его расшевелить.
Серое лицо зэка скривилось. Закрыл глаза.
– Не надо об этом. Поздно. Всё поздно…
– Есть ещё родственники на свободе? – не отставал я, пытаясь его разговорить.
– Один. Как волк. Галстук пора надевать…
– Что-что? – не понял я.
– Гражданин прокурор, вспомните шестьдесят восьмой год. Вы учились в Саратове?
– Шестьдесят восьмой… Да, учился.
– Юридический институт. Сессия заочников. Ребята из Волгограда? Два Николая, – шептал он. – Кредо, кредо…
Я слушал его и ничего не понимал. Да, в это время я учился в институте. Семнадцать лет назад. Были у нас в комнате, когда жили в общежитии института, два паренька из Волгограда. Один, помнится, хорошо о Бунине рассказывал. Где они сейчас? Оба Николая.
Но этот зэк? Нет, его рожа совершенно не напоминает их лица. Те молодые тогда совсем были. Даже со скидкой на прошедшее время нет ничего похожего. Один, кучерявый, очки носил. Высокий здоровяк. Ну вылитый Пушкин, только мощнее, а второй – тот совсем малец… Этот, на койке?.. Ему лет шестьдесят или более…
– Помните, спорили
