санаторию. Водитель, небрежно сдвинув фуражку на затылок, курил; он глядел на своих исстрадавшихся жертв с откровенно подлой ухмылкой. Норс ещё успел разглядеть, что санаторий располагается в сосновом бору, прежде чем предательская слабость лишила его сознания в тот самый момент, когда он улёгся в койку.
Время, проведённое, калдервонском санатории, несмотря на плохую, лишённую холестерина, протеина, острого, сладкого, солёного и даже калорий пищу, оказалось лучшим за весь период армейской службы Норса. Врачи, носившие под халатами военную форму, считались их начальством, однако порядки здесь не отличались излишней строгостью – нетрудно было заметить, что весь персонал, проработавший здесь долгие годы, ещё вчера относился к «гражданским лицам». Раненым выдавали одинаковые пижамы светло-жёлтого цвета, которые не позволяли определить их звание. Офицерский состав, впрочем, располагался, независимо от полученных ранений, в палатах, обеспеченных собственными умывальниками и радиоприёмниками, а питание «господ офицеров» пребывало на заоблачном, по сравнению с нижними чинами, уровне.
Когда Норс поправился достаточно, чтобы начать самому ходить в столовую, то имел возможность вдыхать сводящие с ума запахи тушёного мяса, исходившие от блюд, которыми здесь потчевали офицеров. С трудом прожёвывая свою, политую диетическим соусом, перловую кашу, он сквозь зубы проклинал командный состав и мечтательно вздыхал при мыслях о столь близких – только руку протянуть – и одновременно столь далёких тарелках, заваленных свежими фруктами. Не менее бурные эмоции он замечал и на лицах соседей: многие из них лишились зрения, руки или ноги, защищая право дворян по рождению и далее именоваться «господами».
Тем не менее, Норс вполне отдавал себе отчёт, что оказался в куда более благоприятных для существования человеческого организма условиях. Перемены, коснувшиеся его статуса, проявились прежде всего в визите штаб-сержанта военной полиции Хокни. Этот демон, носивший теперь парадную форму со знаками различия военной контрразведки, едва войдя в палату, с первого же взгляда безошибочно определил, где находится кровать Норса.
Придвинув находившийся неподалёку стул, Хокни уселся на него – такой же выпрямленный, словно его тело выстрогали из древесины. Норс не счёл за необходимое приветствовать его или вставать, поскольку мог прикидываться спящим или находящимся без сознания. Хокни, в свою очередь, даже не удостоил своего подчинённого взглядом. Глядя куда-то в окно, он заговорил сухим, словно надтреснутым голосом, кратко излагая причины своего визита.
– Поздравляю вас, рядовой Норс. Вы представлены к высокой боевой награде – отличительному знаку «За ранение». – На тумбочку Норса легла ладонь Хокни; когда тот отнял её, в поле зрения появилась небольшая плоская коробочка и наградные документы. Норс, тем не менее, молчал.
– Знак положено носить на груди; в коробке вы обнаружите инструкцию, следуя которой, прикрепите награду в двух дюймах сверху и в двух дюймах слева от пуговицы левого нагрудного кармана. Знак изготовлен из латуни, однако хорошо заметен издалека, так как пускает блики, поэтому в полевых условиях разрешена к ношению лишь его копия из чернёной стали, приобрести которую можно по предъявлению наградных документов в военном киоске.
Норс мысленно выругался. За тяжёлое ранение, полученное на фронте, правительство наградило его куском латуни, носить который запрещено, а кусок чернёной стали, его заменяющий, ему ещё только предстоит купить. По странной иронии судьбы, награде предстояло разместиться едва ли не в том самом месте, куда его поразил снарядный осколок. Норс не видел, как ни старался, слишком большой разницы между фоморами и правительством, тем более, что снаряд выпустила айлестерская гаубица.
– Ещё одна, видимо, приятная для вас новость, рядовой Норс. – Хокни обернулся и посмотрел ему прямо в глаза, одновременно позволяя рассмотреть своё, густо присыпанное пудрой, лицо, ярко-алую помаду на губах и подведённые карандашом тени под глазами. Такой косметике могла позавидовать любая проститутка. – Я более не являюсь вашим дисциплинарным командиром, рота отныне именуется ударной. Рядовому Глиндвиру присвоено временное звание второго лейтенанта, он продолжит командовать вашим подразделением и впредь.
Сказав так, Хокни резко выпрямился, одел фуражку и быстрым шагом на негнущихся ногах покинул палату, сопровождаемый неприличными шутками. Потрясённый Норс не мог вымолвить и слова; в тот день он так и не прикоснулся к коробке с наградой; ему почему-то казалось, что та залита кровью, хотя то были лишь румяные лучи закатного солнца, не более.
Извинений от военного министерства не дождёшься – это Норс уже знал. Их заменила пудра на лице скудоумного штаб-сержанта.
Право переписки, о существовании которого Норс ранее, скорее, предполагал, входило в перечень его новых свобод. Первые дни он подумывал о том, чтобы написать родственникам, однако боль в груди, отдававшая и в правую руку, положила конец этим попыткам, к тому же отсутствовала уверенность в том, что военная контрразведка не присвоит письмо.
Наконец, в этом вопросе наступила ясность, когда он сам получил письмо, вернее, сразу четыре письма. Что вдвойне приятно, письма оказались от Гвенн, его милой Гвенн, его несравненной Гвенн, о которой он столько раз думал перед отбоем. Все четыре письма содержали детальные и весьма эмоциональные описания её переживаний насчёт того, не угрожает ли её Дитнолу опасность; в одном девушка рассказывала о поспешной эвакуации из Дуннорэ-понт и о переезде в графство Хэксем, где у неё имелись родственники, проживающие в деревне.
«Большее захолустье трудно себе представить, дорогой, – писала она. – Хотя наш Дуннорэ-понт всегда казался мне глушью, здешний быт говорит о том, что я очень многого не знала о том, как медленно цивилизация может добираться до некоторых отдалённых уголков. Здесь, в Смоллхилле, нет ни телефона, ни телеграфа – чтобы отправить телеграмму или позвонить, приходится ездить в Хэксем, до которого почти десять миль. Поэтому я пишу письма – уже написала всем знакомым в надежде получить более-менее приличную работу и выбраться отсюда. Впрочем, говорят, сейчас есть только места на заводах, так как мужчин всё время призывают на фронт, в то время как должности, искони занимавшиеся женщинами, постоянно сокращают. Вдобавок мне нездоровится, и я думаю пожить здесь ещё несколько месяцев. У мужа моей троюродной сестры имеется собственная ферма; я провожу много времени на свежем воздухе. Ты не поверишь, здесь повсюду ходят коровы и овцы, куры даже порой забредают в дом, если дверь не заперта!».
Второе письмо несло след едва скрываемого недовольства и было выдержано не в настолько радужных тонах: «Дитнол, мой дорогой, почему ты не отвечаешь? Мне известно, что ты жив, поскольку «Королевские ежедневные ведомости» регулярно публикуют списки погибших, и я перечитываю их все, от начала до конца. То, что тебя не убили, я знаю наверняка из самых достоверных источников – я завела кое-какие связи в военном министерстве. Мне очень хочется получить
