Если не считать птиц, которые время от времени молча, не издавая криков, пролетали у них над головой, кругом не было никаких признаков жизни. Ветер, касавшийся морды и усов Фритти, не нес с собой ничего, кроме холода и слабых запахов реки.
Шустрик тоже с любопытством и недоумением понюхал воздух и повернулся к Фритти за подтверждением своих ощущений.
– Я не чувствую запаха никакого другого Племени. Я вообще ничего не чувствую, Хвосттрубой.
– Да, Шусти, – огляделся вокруг Хвосттрубой, – это не самое приветливое место, где мне приходилось бывать.
Мимолетка бросила на Фритти многозначительный взгляд и сказала:
– Я уверена, мы найдем какую-то жизнь в Крысолистье. Может, где-нибудь поглубже.
«Почему она так смотрит, – подумал Фритти. – Наверное, не хочет, чтобы я пугал Шустрика».
Чуть позже Хвосттрубой ощутил легкое раздражение, какое-то подсознательное беспокойство. Он услышал слабое жужжание или гудение – оно было тихим и нереальным, как шум улья, находившегося миль за сто, Но звук был и понемногу, совсем понемногу, становился сильнее.
Когда они остановились отдохнуть, укрывшись от ветра за высоким камнем, Фритти спросил своих спутников, слышат ли они этот звук.
– Пока нет, – отозвалась Мимолетка, – но я так и думала, что ты услышишь его первым. Хорошо, что тебе это удалось.
– Что ты хочешь сказать? – удивился Фритти.
– Ты же слышал Мышедава. Слышал Сквозьзабора. Здесь, в этих пустынных краях, что-то неладно, поэтому мы и пришли сюда. Лучше, если мы почувствуем это раньше, чем оно почувствует нас.
– Что за «это»? – Глазенки Шустрика горели любопытством.
– Не знаю, – призналась Мимолетка, – но что-то плохое. Большое зло, какого я еще никогда не ощущала. Что-то похожее я испытала, когда в тот раз вернулась домой. Если мы собираемся вступить на его территорию – а мы уже здесь, – то по крайней мере не будем обманывать себя на этот счет.
Мимолетка стояла выпрямившись, с ясными глазами, и Хвосттрубой невольно подумал о том, какой же она была до гибели своего племени. Да, она настоящий охотник, это несомненно, но суровый взгляд у нее похоже, скорее от горя, чем по каким-то другим причинам. Сможет ли она когда-нибудь плясать и смеяться? Трудно себе представить. Но он же сам видел, как она играла с Шустриком. Может, пройдет время и она станет счастливее. Он очень надеялся на это.
Они шли до вечера, а когда Око Мурклы поднялось высоко, остановились на отдых. Невнятный гул, который даже нельзя было назвать звуком, казался теперь ближе, стал ощутимее, и даже Шустрик с Мимолеткой его слышали – какой-то поток, бежавший под самой поверхностью земли.
После безуспешной попытки поохотиться, путешественники признали свое поражение, свернулись в один пушистый клубок и заснули.
Хвосттрубой освободил нос из-под задней лапы Шустрика и неуверенно понюхал воздух. Око уже опустилось за горизонт, и предутренняя роса каплями оседала у него на носу. Что-то разбудило его, но что?
Стараясь не потревожить спящих друзей, он вытянул голову из клубка теплых тел, как высовывает ее свернувшаяся змея.
Гул, странная пульсация, которая отдавалась в костях, изменился. Он стал более вибрирующим – не то чтобы ближе, но отчетливее.
Фритти охватило сильное, пронизывающее чувство. Из темноты за ним кто-то наблюдал. Фритти замер с вытянутой шеей; даже объятый страхом, он ощущал неудобство такого положения.
Внезапно – словно он свалился в холодную воду – его волною накрыло чувство одиночества, накрыло и пронизало насквозь, глухое, будто даже не им испытываемое. Что-то или кто-то вжился в свою Отрешенность, как в шкуру, а Фритти ощущал это несчастное существо бок о бок с собой. Он вспомнил кота который ему приснился, и как тот кружился во тьме, источая холодное отчаяние. Не это ли чувство он сейчас испытывал?
Но не успел он вспомнить о духмянном ночном кошмаре, ощущение исчезло. Гул снова превратился в еле ощутимую пульсацию, а в лесу было пусто. Фритти почувствовал, сам не зная как, что наблюдатель исчез. Он разбудил остальных, и они, сонно, вполуха, выслушали его взволнованный рассказ. Вскоре стало ясно, что этой ночью их уже никто не потревожит. Все снова погрузились в беспокойный сон.
Следующим утром – после короткого перехода – при ярком солнце они увидели холм.
Спускались каменистой равниной в широкую неглубокую долину. Она уходила вдаль, к подножию высокой горной цепи, столь далекой, что горы казались лишь силуэтами на фоне неба. Снова пошел снег, и покуда он падал и падал, облепляя им шубки, они созерцали грибообразную выпуклость на серой, растрескавшейся земле долины. Низкий и массивный, холм выпячивался из холодной земли, словно темный панцирь невиданного жука.
Миновав узкий край долины, путники ощутили, как пульсация вдруг усилилась. Фритти, вздыбив шерсть, отскочил, а Шуст и Мимолетка судорожно затрясли головами, как бы пытаясь стряхнуть этот неприятный звук.
– Вот оно! – воскликнул Хвосттрубой; дыхание его участилось от страха.
– Оно самое, – согласилась Мимолетка. – Вот он, источник множества невзгод.
Шустрик отступил на несколько шагов и припал к земле, распахнув глаза и дрожа всем телом.
– Тут гнездо, – шепнул он. – Самое гнездо, а те, кто в нем, замучат нас!
Он принялся тихонько посапывать. Качнувшись Мимолетка придвинулась к нему сбоку и, успокаивая, лизнула его за ухом и вопрошающе поглядела на Фритти.
– Что же все-таки предпринять, Хвосттрубой? – спросила она.
Фритти в замешательстве тряхнул головой:
– И придумать не могу. Уж такого… ничуть не ожидал. Я… мне страшно…
– Посмотрел на громадный безмолвный холм и содрогнулся.
– Да и мне тоже, Хвосттрубой, – сказала Мимолетка таким тоном, что он поспешил поднять на нее глаза. Она встретила его взгляд, и на мордочке ее мелькнула тень улыбки, едва заметно пошевелив усы. И что-то еще проскользнуло между ними. Ощутив неловкость, Фритти отодвинулся к Шустрику.
– Держись, дружок, – сказал он, обнюхивая Шустриков нос. Запах страха исходил от котенка, тельце его била дрожь, пушистый хвостик был поджат. – Держись, Шусти, мы не позволим, чтобы с тобой что-нибудь стряслось. – Фритти даже не слышал, что говорит, пересекая и пересекая взором долину.
– Что мы там ни предпримем, а сейчас надо двигаться, – порешила Мимолетка.
– Ветер снова поднялся, а мы на самом юру. И не для одной только погоды.
Фритти понял – она права. Здесь они не прикрыты, не защищены – букашки на плоском камне, да и только. Он кивнул в знак согласия, и они убедили своего юного сотоварища снова подняться.
– Пошли, Шуст, давай поищем местечко, где можно получше укрыться, а там и подумаем немножко.
Мимолетка тоже придвинулась к малышу, ободряя:
