бы Надежду стороной. Он мог вовсе и не повстречать её в жизни и теперь не мучился бы.
Но он её встретил и «заболел», и никакие безупречные логические доводы не помогали излечиться от горячки. Ещё совсем недавно она играла для него полонез Огинского, теперь вечерами он часто слушал его часами. Композитор прощался с родиной, а он прощался с Надей.
Всё вокруг, никак не связанное с ней, теперь напоминало её. Вот с визгом играет в снежки маленькая девочка — когда-то Надя была такой же. Вот двое пьяных в обнимку бредут и самозабвенно что-то горланят — им хорошо и не знают они Нади и знать не хотят. Вот завсегдатаи тёплой летней лавки, встретившиеся в лифте, видно, никак не могут расстаться и чешут языками — его Надя никогда не будет такой же.
Глава 66
По осени Иван дал почитать Надежде книгу и забыл о ней. Теперь же, перед Новым годом, он решил воспользоваться этим, чтобы поговорить, — если удастся. В пятницу вечером он подошёл к ней.
— Надя, я тебе книгу «Женщина в белом» давал. Мне нужно её вернуть. Она не моя, — соврал он.
— Хорошо, я тебе принесу в понедельник.
— Мне нужно её в выходные отдать. Можно я у тебя её заберу сегодня?
— Можно, поехали.
Всю дорогу, когда не мешал транспортный шум, Надя говорила не переставая. Иван просто, не отрываясь, смотрел на неё. Прислушиваться не имело смысла: её монолог-ассорти просто заполнял паузы между гулом метро. Он понял, что разговора не получится. Они приехали, книга была возвращена, Иван начал разворачиваться к выходу, но вдруг Надя подошла к этажерке, взяла фотографию и подала Ивану со словами:
— Как считаешь — можно что-нибудь сказать о человеке по фотографии?
С фотографии на Ивана смотрело лицо молодого человека с очень спокойным и уверенным взглядом. Иван едва заметно улыбнулся уголками губ. Эту улыбку он перенял у Надежды и вспоминал её, когда так улыбался в минуты грусти. Возвращая фотографию, он ответил:
— Наверное, можно, но я не умею. Как его зовут, чем он занимается?
— Игорь, он — альпинист. Он говорит, что там, в горах, лучше погибнуть, чем проявить слабость. С такими людьми спокойно. Вот посмотри, какие он стихи написал.
Иван взял листочек и прочёл. Стихи были очень хорошие. Их нельзя было сравнить с пушкинскими строками, но они были хороши тем, что предельно точно передавали образ Нади. Особенно поразили Ивана три строки, где Надя сравнивалась с настоящим солнцем, а остальные женщины — с фальшивыми светилами. Эти три строки он запомнил и потом их много раз про себя повторял.
— Да, стихи очень точные.
Иван, как мог, старался выглядеть спокойным и равнодушным. Он посмотрел на часы, но не понял — который был час, так как его мысли были заняты другим.
— Ладно, пойду. До понедельника. Мне сегодня нужно ещё в одно место забежать.
Иван опять в этот вечер врал. Ему некуда было спешить. Он не собирался ни к кому заходить, тем более в таком состоянии. Придя домой, он с остервенением бросил книгу в угол, да так, что обложка у неё отвалилась.
Он понял, что проиграл, и опять винил себя за веру в несбыточные миражи. Можно ждать весну в лютую январскую стужу и в февральские метели, потому что точно знаешь — весна придёт. А что ждать ему? Ведь она смеётся — стихи показывает. Он столько раз подвергался насмешкам и не обижался, восторгаясь игрой её ума, но здесь было другое — она выражала не насмешку над его поступками и словами, а проявляла небрежение к его чувствам. В любовном угаре она была невосприимчива к чужой боли.
В середине января Надя пришла на работу с большим фолиантом. Это была прекрасно оформленная книга репродукций картин Эрмитажа. Лена была в восторге, бережно листая её.
— Товарищ Лукин, вы не хотите посмотреть знакомые места? — с обворожительной улыбкой счастья обратилась Надя к Ивану.
Иван подошёл. Книга действительно была очень дорогая. Лена, закрыв книгу и осторожно держа её в руках, спросила:
— Откуда такая ценная вещь?
— Это мне молодой человек подарил.
Лена загадочно и многозначительно улыбнулась в ответ. Иван ещё немного постоял с ними для приличия и отошёл. Его расстроила не сама книга, а сравнение, которое он моментально сделал. Она осенью отказалась принимать от него в подарок дипломат, а книга была дороже, и именно это и удручало его. Иван не сомневался, что книга была подарена Игорем. В мозгу засела мысль: «От меня ничего не хотела брать, а от Игоря приняла».
Эта последняя капля раздавила его. Ему казалось, что, если бы она сказала: «Извини, Ваня, я тебе ничего не обещала, ни словами ни намёками, останемся друзьями. Я встретила своего единственного человека», он бы понял. Он не понимал, зачем нужно на нём, на живом, делать вскрытие без наркоза. Зачем нужно было показывать фотографию, стихи, книгу? Сам он никогда и ни с кем не мог поделиться своей интимной жизнью.
Он мучительно перебирал в памяти цепочки прошлых событий и их следствий, конструировал возможное развитие их отношений, и получалось, что если бы он сказал, то было бы это, а если бы он сделал так, то вышло бы другое. На каком-нибудь «если» всё вдруг складывалось хорошо, он впадал в сладкие грёзы, но тут же, ужаленный реальностью, начинал снова расплетать и заплетать болезненные узлы случившихся и возможных событий.
Глава 67
Два месяца сильнейшего стресса не прошли бесследно: Иван заболел и был вынужден обратиться к врачу, но от больничного листа наотрез отказался, так как не желал разговоров в отделе на эту тему. Молодой организм постепенно справился, но психологически он был в таком плачевном состоянии, что если бы в этот момент пришла Люба и просто забрала его, он бы ушёл с ней безвозвратно. Он вспоминал, как на Карадаге она бросилась ему на помощь, а он поплыл ей навстречу. Сам приблизиться к Любе он не мог. Ему казалось это низким и недостойным поведением. Наверняка кто-то уже донёс Любе, что Надежда отвернулась от Ивана, и ему было стыдно в этой ситуации искать сближения с Любой.
По сравнению с Надеждой у Любы был только один, но неисправимый «недостаток», неведомый ей и не осознаваемый в то время Иваном: в его жизни она была по времени вторая. Она была умная, безупречно красивая, всесторонне образованная, нравственно чистая… Если бы он встретил её раньше
