Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
Ее книга… Сборник стихов, к которым «старый друг», должно быть, приложил руку. Этот пресный высокопарный текст больше подходит к ее глазам, чем к тому, что она может изречь. Само собой разумеется, издать это невозможно.
Он:
— У меня есть кое-какие сбережения, уцелевшие после катастрофы. Как вы считаете, на средства автора?..
— Видите ли, на средства автора… Ну, в общем, я посмотрю, попробую…
Крошка загорается радостью и очень хорошеет. Ее напечатают! Благодаря ему! Они смотрят друг на друга, пожимают друг другу руки…
— Я был совершенно уверен… Я знаю, чего стоит Доминика… Ах! Она не из тех девушек… Бриллиант чистой воды, весенняя свежесть… Это будет так заметно на фоне современной литературы, цена которой…
Как нам необходимо верить в чистоту! Никакой иронии не чувствуется в этом голосе, который, сорвавшись от глупого волнения, становится вдруг просто старческим. И все же, могу поклясться, этот разодетый старик как раз из тех, кто по вечерам с притворным смирением слоняется возле издательств в Сен-Жермен-де-Пре…
— Я сделаю все, что смогу. Все, что смогу.
Ничего особенного мне делать не придется. Что можно сделать с этими перепевами Ламартина, которые могли бы (и меня заразило обилие сослагательного наклонения, она им так гордится, эта парикмахерша), которые могли бы принадлежать моей бабушке? Я сделаю кое-как поправки, постараюсь не допустить, чтобы они потратили слишком много денег… Только это я и смогу…
Возвращаясь после этого свидания, я упрекала себя в черствости. Почему я так долго упрямилась? Что во мне такого драгоценного, почему я должна беречь себя, как дефицитный товар, только для избранных, достойных? И на каком основании Котик со своей Антигоною не достойны встретиться со мной? Видно, во мне в который раз заговорила домохозяйка. Нечего беречь свое время, надо растрачивать себя. Если все это на вес золота, тем лучше для других. А если просто песок, тем лучше для меня, тогда я почти задаром создам себе иллюзию душевной широты.
Впрочем, история Котика — грустная история. Парикмахерша в туберкулезном санатории. Котик из-за очередной «прискорбной истории» с купленным в кредит и проданным за наличные телевизором вновь претерпевает «испытание» сроком на восемь месяцев. Маленькая книжечка стихов, вышедшая в издательстве «Скорпион», лежит передо мной. Кто-то говорит мне:
— Не понимаю, зачем ты хранишь такие глупости.
— В память об одном старинном друге.
Доминика. О! Котик — он всему меня научил, грамотно писать, политике… Мы ведь реалисты, верно, Котик?
Котик. Ты хочешь сказать «роялисты»?
Я. Четыре года назад я была в ужасной депрессии…
Друг-писатель. И что тебя поставило на ноги?
Я. Мне очень помогла «Книга счастья» Марсель Оклер.
Друг. О! Не произноси этого вслух, несчастная, ни в коем случае!
Он только что не оглядывается по сторонам в страхе, что где-нибудь рядом притаился литературный шпион и подслушал мое признание.
Друг. Ты что, не понимаешь, на тебя же сразу навесят ярлык. Писатель не имеет права говорить, что в голову придет.
Я. Очень жаль.
Телевидение
Мы сделали телепередачу о Жаклин. Тридцать лет, шестеро детей. Живет в довольно «симпатичном» стандартном доме посреди не столь симпатичного пустыря. Как она выкручивается? Передача для женщин. Вести ее должна тоже женщина — я. Я задаю вопросы. Мягко, с уважением. Жаклин этого заслуживает: такая хрупкая и храбрая, даже веселая, тянет, выкручивается, — все это слишком скромно для определения той гигантской работы, которую ей приходится выполнять в своей трехкомнатной квартире, где полы натерты до блеска, где все сверкает чистотой: и линолеум, и раковины, и дети.
По-моему, у нас получилась хорошая передача. Мы все (оператор, постановщик, осветитель, режиссер) были с Жаклин очень любезны. И она, в общем-то, радовалась нашему приходу, все-таки разнообразие. Дети нас сразу полюбили, мы принесли им конфет, а старшей дочери словарь, о котором она давно мечтала. И хотя мы заняли всю их маленькую квартирку своей аппаратурой, они не роптали: Жаклин, не переставая скоблить, мыть, натирать, гладить, отвечала нам спокойно, раскованно, довольная, хотя и не слишком, что ее снимают. Естественная. Простая. У каждого свое ремесло.
Когда эту передачу показали по телевизору, Жаклин некоторое время получала письма с выражением симпатии, подарки для детей, какие-то пустячки, они доставляли ей удовольствие, и она принимала их все с той же простотой и естественностью.
Клод, постановщик, считал, что она должна была отказаться, возмутиться. А почему? Нет, она не рассердилась, у нее времени на это не было, она вся поглощена своим делом: чистота, безупречный порядок — вот ее творчество, ее гордость, — и больше ничего.
— Но она должна была возмутиться, — твердит Клод.
— Это мы должны были.
На несчастную она не похожа. Вся в заботах, но как человек, живущий полноценной, до предела насыщенной жизнью. Себя она в расчет не принимала. Уроки одних, здоровье других и бесконечные паркеты, белье, деньги… И ограниченной ее тоже никак не назовешь. Пожалуй, немножко строга к другим женщинам, к тем, кто не тянет, кто не может выкрутиться, кто пьет, бегает на свиданки, кто хочет сам распоряжаться своей жизнью. Мне сказали, что передача производит гнетущее впечатление. Сама Жаклин такого впечатления не производит. Она спокойна, как все, кто живет для других. Весь вопрос в том, как взглянуть на эту передачу. Она вполне оптимистична, если учесть, что Жаклин не тяготится своей жизнью, какой бы тяжелой она ни была, и жертвой себя не считает. Но может возникнуть и гнетущее впечатление, потому что сотни людей вынуждены жить такой жизнью, и хорошо, если один из ста живет ею по своей доброй воле. И потому чувство радости неотделимо от чувства горечи. Не должно быть таких ситуаций, в которых человек вынужден отрекаться от самого себя.
— Она святая, — говорит Роже, оператор.
Она была бы святая, если бы, принимая свою судьбу, чувствовала всю ее несправедливость. Она ее не чувствует. Вот уж воистину несчастье, когда даже быть добродетельной ты не имеешь права. Когда Жаклин клеймит других женщин, тех, кто, задыхаясь среди белья и грязной посуды, стонет в бетонных коробках, одиноко стоящих среди пустырей, тех, кто в вине или в бегстве из дома безнадежно ищет спасения (они возвращаются через полгода, через год, и на руках или в животе еще один ребенок, еще одно звено в сковывающей их цепи), тогда она — на стороне общества, которое ее же угнетает. Но когда Клод отрицает всякий смысл в этой безмятежно счастливой жизни, не грешит ли он против истины?
* * *
— Спросите у нее, пользуется ли она косметикой, придает ли она этому значение, — предлагает кто-то.
— Ну что вы, это будет неприлично.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
